Семь верст до небес

Тогда Прохожева стала собирать банковские билеты и червонцы и посыпать ими супруга, желая, видимо, разжечь в нем частнособственнический инстинкт. Против ожидания, инстинкт не пробуждался. Вероятно, он был задавлен безвозвратно куда более древними влечениями.

Павел Сергеевич невнятно рыкнул и с презрением отклонил предлагаемую компенсацию в виде денег, вышедших из употребления.

— Если ты сейчас же не прекратишь… — решилась на крайнюю меру Прохожева, — то я немедленно позвоню в больницу и в милицию. И там не посмотрят на твои знакомства. Там тебя моментально упекут куда надо и как миленького!

В ответ на эту безобразную выходку Павел Сергеевич только еще пуще, злее прижмурился, и сад тут же потряс шквал небывалой силы. Ураган согнул деревья, слышно стало, как по всему поселку захлопали двери, зазвенели стекла и затрещали крыши… Прохожева взвизгнула. Но было поздно. Воздушная волна подхватила ее, задрав до головы подол. И, используя рубашку в качестве паруса, мигом утащила несчастную в небо.

Спустя время нашими поселковыми исследователями будет установлено: через Астахово в то злополучное утро пронесся смерч. Тот самый печально известный смерч, который через несколько лет крушил Ивановскую область, и ведь никто, кроме нас, не знал истинную причину стихийного бедствия. Секрет же прост. Павел Сергеевич в ту пору проведовал свою двоюродную племянницу, проживающую в Иванове… А кто может поручиться, что не на его совести странные и разнообразные катастрофы, случавшиеся (и случающиеся!) в разных уголках нашей необъятной страны?! Не знаю, как кто — я бы не взялся. Тем более, ежели учесть необычайную плодовитость и разбросанность прохожевых по регионам…

Разумеется, все эти соображения более позднего периода. В то утро я ничего такого и не думал. Потрясенный рассказом Коли Авдеева о подлинных злодейских намерениях скрытого изверга Прохожева, я на время выпустил из виду его летящую супругу. А она летела отнюдь не так красиво, как это можно было бы представить себе, — бедная женщина, подгоняемая беспорядочными ударами ветра, совершала сплошные сальто-мортале, пока наконец не попала в сильную воздушную струю. Она попала в струю и только тогда заметила: над ней проносилась как раз огромная серебристая птица, и вокруг, покуда хватало глаз, сыпались птичьи перья белого, а в основном черного цвета. Там, наверху, где пролетала птица, предположительно кого-то драли. «Только вот кого в этот раз?» — мелькнуло тревожно в последний момент в голове у женщины. И тут же был ей голос.

— В данном случае нас, — произнес голос печально. — Ах, не удивляйтесь, женщина, пожалуйста! Вы присутствуете при факте обыкновенного массового избиения. Вчера мы били. Сегодня мы биты. Завтра окажетесь биты вы…

Прохожева кувыркнулась через голову и увидела симпатичного мужчину в полном десантном обмундировании и с громадными неуклюжими черными крыльями на месте парашюта за спиной.

— А вы кто будете? Не из падших? — заинтересовалась сразу Прохожева.

— Нет, — неохотно пояснил десантник. — Нас, правда, уже успели падшими объявить. Вот… Понавешали. И даже очернили, как видите. Но если разобраться, то нас просто-напросто неоправданно ошельмовали!

— Кого неоправданно, а меня ошибочно! Всех подряд на одну доску с собой не ставь! — обиделся другой голос в темноте.

— А меня в отличие от всех шельмуют абсолютно обоснованно! Однако с некоторым попранием существующей законности! И только потому я вынужден протестовать! — выкрикнул в отчаянии кто-то третий. А четвертый голос внес ясность. Голос принадлежал огромной бородатой голове в летном шлеме, напоминающей голову то ли отца Серафима, то ли Карла Маркса.

— Вы на что там руку подымаете? — гневно спросила голова снизу, из темноты. — Может, кое-кто из вас додумался, будто мы тут поза-бы-ли, кого и как шельмовать?..

Чернокрылые промолчали. Впрочем, промолчали и белокрылые. Или сделали вид, что молчат.

— Ну, хватит, разговорились, — подвела черту голова сурово, не расслышав возражений. — Кончай шалтай-болтай… Стройсь!

— Чего уже? Бить? — уточнил кто-то из ближнего окружения.

— А ради чего? — вполголоса, скорее всего для очистки совести, переспросил давешний десантник.

— Ты о чем, о чем там?.. — сдерживая себя с трудом, вымолвила разъяренная голова.

— А действительно? — прошептал не совсем внятно третий или второй. — Чем вдруг стал плох шалтай-болтай?..

— Шалтай-болтай признан крупнейшим ревионизмом в форме грубейшей допущенной ошибки, — быстро и четко разъяснила голова отца Серафима.

— Бить? — повторили в темноте с надеждой.

— А это вопрос непростой. Как тебе твои убеждения подсказывают? — стала испытывать веру голова.

— Ах, черт… — выругался третий или второй. — Я ведь так и знал, что Шалтай-болтай провокация!

И с этими словами сложил крылья и полетел камнем вниз.

— Один дочирикался… — сказал кто-то злобно у Прохожевой за спиной. Она резко оглянулась. И, вновь за спиной кто-то жалостливо добавил:

— Пусть, браток, земля тебе станет пухом.

— Стройсь! — закомандовала наконец голова. — Приготовьсь! Нанести удар по предполагаемому противнику!