Семь цветов страсти

— Я не мог понять, как жить дальше после того, как там, в аэропорте, потерял из виду твою спину. Не за что было зацепиться — все рушилось и осыпалось под моими пальцами. Ты сказала, что выходишь замуж… И вскоре я понял, что просто-напросто умираю. — Рассказывал Майкл. — Натурально, физически. Однажды сын спросил:

— Что-то не так, па?

— Я должен оставить семью или сойти с ума.

Я рассказал Саше все.

— Ничего нового ты не придумал. Ступай на свободу, старик. Я даже не буду считать тебя очень уж виноватым. Обычная дребедень… О матери не беспокойся. В оркестре я получаю уже прилично — с голоду не помрем. — Заверил меня мудрый сын.

Я опустил глаза, избегая смотреть на него:

— Увы, — я не был кормильцем. Но добрая фея Клавдия позаботилась о нерадивом лабухе. Счет в швейцарском банке, доставшийся от нее по наследству, я переведу на вас. Это будет больше, чем если бы всем нам дали Государственную премию.

Разговор с женой вышел тяжелый. Наташа ушла жить к матери. И тут я получил красивый заграничный конверт, а в нем — приглашение на свадьбу в Лос-Анджелес, с точной датой и, главное, с твоей подписью, Дикси. Молчи, я не брежу. Ох, как скрутила меня боль! Я взбесился от злости, от горечи утраты и даже попробовал пить. По требованию сына домой вернулась Наташа с героической акцией помощи «бывшему мужу» и тайной надеждой наладить жизнь. В этот самый момент к нам и явилась нежданно парижская гостья. И с лету заявила о правах взаимной любви. Ты — чужая жена!

Это невозможно было понять… Я проходил под дождем всю ночь, оплакивая свою жизнь — нелепую, неудачную шутку.

Я понял, что никому не нужен и не нуждаюсь ни в ком. Ощущение свободы окрыляло и холодило, как курок у виска. Меня понесло: я пил и пил, чтобы перестать чувствовать…Смычок не слушался моей дрожащей руки. Это означало конец. Но я же артист, Дикси, всю свою жизнь я примерял на себе мироощущение великих: я перевоплощался в Моцарта, Бетховена, Паганини… Я не мог позволить себе скончаться в вытрезвителе или на трамвайных рельсах… И в середине сентября я получил письмо от твоего адвоката, просившего меня прибыть в Вену в связи с подготовкой брачного контракта мадмуазель Девизо. То самое, в котором ты предлагала мне обдумать вопрос о продаже своей части имения твоему будущему мужу, дабы не делить дом с сомнительными русскими родственниками… Мадмуазель Дикси Девизо назначала мне встречу 30 сентября в десять утра в известной господину Артемьеву гостинице «Соната»…

— Майкл! Ты с ума сошел! — Опешила Дикси.

— Сошел. Словно во сне оформил необходимые документы, завещая свою долю владений в Вальдбрунне мадемуазель Дикси, а деньги — жене и сыну. Встреча с невестой Алана Герта должна была состояться на следующее утро. Но сидеть одному в гостинице, где прошла наша первая встреча, было выше моих сил. Смутно соображая, куда толкает меня провидение, я прибыл сюда.

— Но ведь я ни о чем не просила адвоката! Майкл, я бросила жениха и я тоже составила завещание!.. Я оставила Вальдбрунн тебе… И меня тоже подмывало устроить эффектное прощание с жизнью. Актриса! Все время из кожи вон лезу, чтобы получше выглядеть «в кадре». Словно Господь — верховный режиссер, запечатлевающий наши пути на пленке. — Она покосилась на поникшую в кресле фату Клавдии с засохшим веночком флердоранжа. — Все-таки это получилось слишком театрально…

Майкл крепко сжал щеки Дикси в ладонях, чтобы не дать ей возможности спрятать глаза.

— Ты собралась сыграть грандиозную финальную сцену? Ведь так, Дикси? Мы думали с тобой об одном и том же!

— Микки! — Дикси судорожно прижалась к его груди. — Ты хотел уйти? Уйти совсем…

— Составив завещание, я примчался сюда — жалкий, затравленный сумасшедший… Заперся в комнате, засунул за пазуху шарф, пахнущий твоими духами. Тот самый, что с формулой любви на лазурном поле… Зажег свечи и стал писать веселый реквием по своей фарсовой Великой любви. И тут мне на глаза попало вот это письмо. Посмотри, — оно лежало на письменном столе в моей комнате, придавленное пресс-папье вместе с прочими деловыми бумагами, касающимися имения.

Дикси взяла в руки плотный конверт, адресованный бароном «Наследнику моего дома и состояния», и датированное сентябрем 1945 года.

— «Далекий неизвестный друг, — писал Герхардт фон Штоффен. — Это обращение в неизвестность — скорее вопль души, разговор с самим собой, желание отстоять свою правоту.

Завтра меня не станет. Я сделаю последний шаг сам. Мне пятьдесят пять, я бодр и полон сил. Единственная женщина моей жизни — ее смысл и Божество, принадлежит другому.

У меня нет сыновей и я не обзавелся другом, чтобы вверить ему мою тоску и мою мудрость. Жизнь прожита и теперь я могу сказать, что играл чужую, несвойственную мне роль. Увы, я не герой, я — „возлюбленный“, созданный для того, чтобы любить и быть любимым. Так решено кем-то свыше.

Свой путь я должен пройти до конца — до последней ступени Белой башни, до ее барьера, за которым распахнется Ничто.

Пусть живет светло и долго мой синеглазый Ангел. Пойми меня…»