Семь сувениров

– Потерять такую квартиру! В самом центре! На набережной Мойки! Обвела она тебя, дурака, вокруг пальца!

– Но квартира принадлежит Вере. Твой внучке, между прочим.

– Не смеши меня. Эта интриганка, авантюристка еще сто раз выйдет замуж, заставит Веру забыть о тебе и, конечно, даже не сомневайся, продаст эту квартиру за огромные деньги.

– Ну и что…

– Что «Ну и что»?

– Я сделал, мама, то, что должен был сделать… Пусть Нина поступает, как считает нужным только она. Меня это уже не касается.

– Какая же ты размазня!

– Да-да… Я уже понял… Как отец…

– Вот именно!

– Мама, извини, мне правда некогда. Извини.

Мама сбросила звонок. Ее прозрачная тень-оболочка тут же погасла. Лицо Индиры Ганди стало просто профилем на фотографии. Все было неподвижно. Все было тихо. Николай, стараясь сконцентрироваться, отстраниться от захвативших его сильных эмоций, направился к кабинету Волкова. Нужно было читать тетради дальше, анализировать прочитанное, сравнивать с романом Волкова, с документами, затем все складывать в стройную систему… если это в принципе было возможно…

На этот раз разговор с Радкевичем долго не задавался. Его мучил приступ холода. Пришлось вызывать врача и ждать, пока подследственный придет в себя. Наконец, спустя примерно час после начала допроса, Радкевич смог рассказать о пятом убийстве, которое произошло прямо на том заводе, где он работал. Случай из ряда вон выходящий.

Заканчивая в тот раз смену, Радкевич почувствовал, как его левая рука начала неметь. Сначала пальцы, затем вся кисть медленно замерзали, словно покрывались невидимым льдом. Он оторвался от станка и сел на скамейку, попытался растирать руки, понимая, что могло последовать за этим симптомом. Но сколько бы он ни старался, руки не согревались. Через минут десять уже обе руки были затянуты морозной пеленой. Он встал и, шатаясь, побрел вон из цеха. Почти все рабочие уже ушли домой. Было больше семи часов вечера. Он переходил из цеха в цех. Искал глазами хоть кого-то, первого попавшегося… перочинный нож уже был наготове. Наконец он услышал отдаленный шорох, где-то в глубине одного из цехов, за вереницей аппаратов и станков. Он побрел на этот шорох. В голове уже все затянулось тонкими паутинками и кристаллами фантомного инея. Он не слышал и не видел ничего, кроме каких-то смутных звуков и очертаний. И он шел на эти звуки. И он уже видел того, кто должен был стать его очередной жертвой. Это была пожилая уборщица, которую, за многие годы работы на заводе, он прекрасно знал, всегда здоровался с ней, расспрашивал о детях и внуках… Но в этот момент он не вдумывался, не пытался осознать – кто перед ним. Он лишь понимал, что, когда он настигнет эту суетящуюся с ведром и щеткой, расхаживающую взад-вперед оболочку, его мучения прекратятся. Ему станет легче. И он сможет просто пойти домой.

Он был все ближе и ближе. Вот образ уборщицы стал совсем четким, хорошо различимым. Он видел ее синий рабочий халат, косынку в крупный цветок, черные кожаные сапоги, щетку с длинной рукояткой, железное ведро, серую тряпку с которой стекала грязная, почти черная вода… Когда он подошел совсем близко, то увидел ее глаза – маленькие, но очень выразительные, подвижные, живые. Она посмотрела на него и приветливо улыбнулась. Он тогда еще вспомнил, что улыбнулась она почти так же, как та женщина, во дворе перед улицей Восстания. Не ожидала ничего плохого. Растянула губы просто по инерции. Но он не улыбнулся в ответ и, не говоря ни слова, слету воткнул в нее вынутый из кармана нож.

Женщина громко закричала. Удар ножа пришелся в кисть руки. Она успела закрыть ладонью шею и грудь, но лезвие, по-видимому, задело медиальную вену. Кровь брызнула фонтаном. Уборщица вывернулась и быстро побежала между станками, аппаратами и скамейками. Радкевич устремился за ней. Оттого, что ноги уже онемели от холода, бежать было трудно. Он отставал, начинал задыхаться. Но ее крик поддерживал его сознание. Он должен был догнать ее. Должен был, чтобы не окоченеть от холода.

Он бежал. Она неслась впереди. Ее крик разрывал застывшую тишину опустевшего завода. Никто не видел их. Никто не слышал. Радкевич замечал тонкую струйку крови, которая оставалась за ней словно едва ощутимый шлейф. Он шел по этому следу как охотничья собака. Он был уже совсем близко. Женщина устала, начала задыхаться. Он слышал, как она заплакала и упала недалеко от одного из станков, почти у самого выхода во внутренний дворик. Теперь ему не нужно было спешить. Он замедлил шаг. Тихо подошел к ней.

– Не трогай меня, Вадим… – услышал он тихий, еле живой голос. – Пощади меня. Ведь у меня дети, внуки… У тебя самого дети… Вспомни…

Он подошел совсем близко. Сел рядом с ней на корточки. Она повернула голову и посмотрела прямо ему в глаза.

– Я не Вадим… – ответил он переменившимся, почти металлическим голосом. – Я не Вадим. Я не знаю тебя…