Семь столпов мудрости

У нас было множество унизительных материальных ограничений, но духовно ничто не было невозможным; так что рамки нашей диатетической деятельности были неограниченны. От нее мы должны главным образом ожидать победы на арабском фронте: ее новизна — это наше преимущество. Печатный станок и каждый новый метод коммуникаций благоприятствовали всему интеллектуальному прежде физического. Цивилизация всегда расплачивалась по счетам духа средствами тела. Мы, детсадовские солдатики, начинали наше искусство войны в атмосфере двадцатого века, принимая наше оружие без предрассудков. Офицер регулярной армии, с традицией сорока поколений службы за спиной, почитал античное войско превыше всего. Так как нам редко приходилось заботиться о том, что наши люди делали, но всегда — о том, что они думали, диатетика для нас составляла больше половины командования. В Европе она была несколько отложена в сторону и вверена людям за пределами Генерального штаба. В Азии регулярный элемент был так слаб, что иррегулярные войска не могли позволить себе оставить свое метафизическое оружие ржаветь в бездействии.

Сражения в Аравии были ошибкой, поскольку польза от них была разве что в расстрелянных врагом боеприпасах. Наполеон сказал, что редко можно найти генералов, желающих давать сражение; но проклятие этой войны было в том, что мало кто мог делать что-либо еще. Мориц Саксонский поведал нам, что иррациональные сражения — прибежище глупцов: в достаточной степени они казались мне хитростью стороны, которая считает себя слабее, это была случайность, ставшая неизбежностью или из-за недостатка места на земле, или из-за потребности защищать материальную собственность, более дорогую, чем жизни солдат. У нас не было материалов, чтобы их терять, так что нашей лучшей линией поведения было ничего не защищать и ни во что не стрелять. Нашими козырями были скорость и время, а не ударная сила. Изобретение консервов было нам выгодно больше, чем изобретение пороха, но давало нам скорее стратегическую силу, чем тактическую, поскольку в Аравии диапазон значил больше, чем сила, пространство — больше, чем мощь армии.

Я уже восемь дней лежал в этой отдаленной палатке, оформляя свои идеи в целом[70], пока мой мозг, уставший от неподкрепленного мышления, не приходилось толкать к работе усилием воли, и, когда только это усилие слабело, он отключался в дремоту. Лихорадка прошла: моя дизентерия прекратилась; и настоящее с новыми силами встало передо мной. Конкретные и непосредственные факты ворвались в мои мечтания, и мой непостоянный ум перенесся в их сторону, лишь бы найти путь к бегству. Так что я согнал в строй мои темные принципы, чтобы увидеть их в точности единожды, прежде чем померкнет моя способность их вызывать.

Я считал уже доказанным, что наш бунт имеет неуязвимое основание, защищенное не только от атаки, но от самой угрозы атаки. У нас есть оторванный от жизни чужеродный противник, расположенный армией, оккупирующей территорию, большую, чем могут эффективно удерживать укрепленные посты. У нас есть дружественное население, в котором примерно два человека из тысячи активны, а остальные тихо сочувствуют движениям меньшинства и стараются его не предавать. У активных повстанцев есть такие достоинства, как секретность и самоконтроль, а также скорость, выносливость, независимость от артерий снабжения. У них есть техническое оборудование, достаточное, чтобы парализовать коммуникации врага. Область будет завоевана, когда мы научим ее граждан умирать за наш идеал свободы. Присутствие врага вторично. Конечная победа казалась верной, если война продлится достаточно долго, чтобы ее разработать.

Глава XXXIV

Очевидно, я снова поправился, и вспомнил о причине моего путешествия в вади Аис. Турки собирались выйти из Медины, и сэр Арчибальд Мюррей хотел, чтобы мы атаковали их, как профессиональная армия. То, что он суется из Египта на нашу сцену, требуя от нас чуждой нам деятельности, вызывало раздражение. Но все же британцы были сильнее, и арабы существовали только под их сенью. Мы были подчинены сэру Арчибальду Мюррею и должны были работать с ним, вплоть до жертвы нашими несущественными интересами ради его интересов, если они разойдутся. В то же время у нас не было возможности поступать так. Фейсал мог быть свободен, как газ: армия сэра Арчибальда, чуть ли не самая громоздкая в мире, должна была прилежно двигаться ползком на брюхе. Было смехотворно предполагать, что она пойдет в ногу с такими шустрыми этическими концепциями, как арабское движение; сомнительно даже, поймет ли она их. Однако, возможно, создавая помехи на железной дороге, мы могли бы отпугнуть турок от их плана эвакуации из Медины и дать им причину остаться в городе для обороны: исход, равно полезный и арабам, и англичанам, хотя, может быть, ни одна из двух сторон еще этого не видит.