Семь столпов мудрости

Алгебраический элемент выглядел в моих глазах чистой наукой, предметом математических законов, не относившимся к человеку. Он был связан с известными переменными, фиксированными условиями, пространством и временем, неорганическими предметами вроде гор, климата, железных дорог, с человечеством в типовых массах, слишком крупных для индивидуальных различий, со всеми искусственными вспомогательными средствами, какими расширили наши возможности механические изобретения. Этот элемент поддавался формулировке по своей сущности.

Это было помпезное, профессорское начало. Мой ум, враждебный абстракциям, вновь нашел себе пристанище в Аравии. В переводе на арабский, алгебраический фактор первым делом предусматривал практический учет территории, которую мы желали освободить, и я начал на досуге подсчитывать, сколько это в квадратных милях: шестьдесят: восемьдесят: сто: может быть, сто сорок тысяч квадратных миль. И как турки собираются все это защищать? Несомненно, это будет линия траншей по всему краю, если мы выступим армией со знаменами; но если представить, что мы будем (а мы можем быть) влиянием, идеей, вещью неосязаемой, неуязвимой, без фронта и тыла, блуждающей вокруг, как газ? Армии были подобны растениям, неподвижные, укоренившиеся, питаемые по длинному стеблю до самой верхушки. Мы можем быть влагой, разносимой везде, где мы отмечаемся. Царство наше в умах людей, и, поскольку нам не нужно ничего материального, чтобы прожить, у нас не будет ничего материального, чтобы уничтожить. Мне виделось, что регулярный солдат будет беспомощен без мишени, владея только тем, на чем он сидит, и покоряя только то, на что ему прикажут нацелить винтовку.

Затем я вычислил, сколько людей им понадобится, чтобы усадить на всю эту землю и спасти ее от нашей атаки изнутри, когда пропаганда просовывает голову на каждую незанятую квадратную милю из этих ста тысяч. Я знал турецкую армию в точности, и даже допуская недавнее расширение ее возможностей самолетами, и пушками, и бронепоездами, сужавшими поле боя, все равно у них, похоже, будет необходимость в укрепленном посте на каждые четыре квадратные мили, и пост этот должен составлять не меньше двадцати человек. Если так, то им потребуется шестьсот тысяч человек, чтобы противостоять недоброй воле всех арабских народов, а вдобавок к ней — активной враждебности нескольких фанатиков.

Сколько фанатиков может быть в нашем распоряжении? Сейчас у нас около пятидесяти тысяч: на сегодня хватит. Очевидно, по этому элементу мы в активе. Если мы осознаем свои ресурсы и будем с ними умело обращаться, то климат, железная дорога, пустыня и техническое оружие могут быть тоже обращены в нашу пользу. Турки глупы; немцы за их спиной — догматичны. Они будут считать, что наше восстание абсолютно, как война, и обращаться с ним по аналогии с войной. Аналогия в том, что касается людских дел, вообще часто бывает надуманной; а вести войну с восстанием — дело хлопотное и мешкотное, все равно что есть суп ножом.

Пока что хватит конкретики, так что я отклонился от επιστήμη[67], математического элемента, и погрузился в природу биологического фактора командования. Его высшей точкой, по-моему, был перелом между жизнью или смертью — на худой конец, усталостью и разбитостью. Военные философы, как положено, сделали из него искусство, и подняли одну из позиций, «кровопускание», на существенную высоту — то, чем стало человечество в битве, действие, затрагивающее каждую сторону нашего телесного бытия, и очень жаркое. Изменчивый фактор, Человек, влиял, как закваска, на эти наметки, делая их непостоянными. Эти компоненты были чувствительными и нелогичными, и генералы оберегали себя посредством резерва, значительной меры в их искусстве. Гольц сказал, что если вы знаете силу врага, и он полностью развернут, тогда можно обойтись без резерва: но так никогда не бывает. Мысль о возможности происшествия, какой-нибудь материальной заминки всегда сидела в генеральских головах, и резерв подсознательно держали, чтобы противостоять этому.

«Чувственный» элемент войск, не выражаемый формулами, следовало угадать, как эквивалент платоновского δόξα[68], и величайшим командиром над людьми был тот, чьи предчувствия чаще всего сбывались. Девять десятых тактики были достаточно определенными, чтобы преподавать их в школах; но одна иррациональная десятая была неуловима, как зимородок, мелькающий над прудом, и она была проверкой для генералов. Ее можно было постичь только инстинктом (развиваемым, когда действия проводились мысленно), пока в кризисной ситуации она не начинала приходить естественно, как рефлекс. Были люди, чья δόξα настолько приближалась к совершенству, что на этом пути они достигали уверенности επιστήμη. Греки, может быть, назвали бы такой гений командующего νόησις[69], если бы взяли на себя труд рационализировать восстания.