Семь столпов мудрости

Беседуя так, мы прошли Хабт, три приятные мили, и через низкий гребень попали на второй из меньших отрезков. Теперь мы увидели, что из гор Сухура две стоят вместе на северо-востоке, крупные серые полосатые груды вулканических скал, красноватые там, где были защищены от выгорания на солнце и ударов песчаных ветров. Третья, Сахара, которая стояла немного в стороне, была скалой в форме шара, которая пробудила во мне любопытство. Вблизи она больше напоминала огромный футбольный мяч, наполовину погребенный в земле. Она тоже была коричневого цвета. Южная и восточная стороны были довольно гладкими и целыми, ее ровная, куполообразная вершина была отполирована, светилась, и тонкие трещины проходили по ней и через нее, как простроченные швы; одна из самых необычных гор Хиджаза, где было множество необычных гор. Мы, мягко ступая, проехали к ней под слабыми струями косого дождя, странного и прекрасного в солнечном свете. Наша тропа вела между Сахарой и Сухуром по узкому перешейку песчаной земли, между крутыми голыми стенами. Его вершина была жесткой. Нам пришлось спускаться по грубой поверхности камней, в очень неудобной гористой местности между двумя наклонными красными рифами тяжелых скал. Вершина прохода была острой, как нож, и от нее мы отправились к бреши, наполовину загроможденной одним упавшим валуном, измолоченным знаками всех поколений тех племен, кто пользовался этой дорогой. Затем открывались заросшие деревьями пространства, собирающие зимой дожди, которые проливались с обледенелых сторон Сухура. Там и сям были гранитные обнажения и мелкий серебристый песок под ногами в еще сырых каналах стоячей воды. Водосток шел по направлению к Веджху.

Затем мы вступили в дикую путаницу гранитных черепков, сложенных как попало в низкие насыпи, между которыми мы бродили в поисках годного прохода для наших замешкавшихся верблюдов. Вскоре после полудня они уступили место широкой, поросшей деревьями долине, по которой мы ехали час, пока наши трудности не начались снова; так как нам пришлось спешиться и вести наших животных вверх по узкой горной тропе с ломаными ступенями скал, так отполированными проходящими ногами за долгие годы, что они были опасны в мокрую погоду. Они вели нас по крупному выступу гор и вниз, среди меньших насыпей и долин, и затем еще по одному скалистому зигзагу, сходящему в русло. Скоро стало слишком тесно для прохода нагруженных верблюдов, и осталась тропа для того, чтобы осторожно карабкаться по склону гор, а внизу был обрыв, и вверху тоже. После таких пятнадцати минут мы были рады достичь высокой седловины, на которой прежние путешественники сложили пирамидки в память и в благодарность. Такого же происхождения были пирамиды у дороги в Мастуру в моем первом арабском путешествии из Рабега к Фейсалу.

Мы остановились, чтобы добавить к их числу еще одну, и затем въехали в песчаную долину вади Ханбаг, большую, густо поросшую деревьями, приток Хамда. После ломаной местности, в которой мы были заперты часами, открытость Ханбага ободряла. Его чистое белое русло сворачивало к северу через деревья изящным изгибом под крутыми горами, красно-коричневыми, с обзором на милю вверх и вниз по течению. Там были зеленые сорняки и трава, растущие на более низких песчаных скатах, и мы остановились там на полчаса, чтобы дать нашим изголодавшимся верблюдам поесть сочного, здорового корма.

Они так не наслаждались со времен Бир эль Вахейди, и, голодные, рвали траву, заглатывали, не жуя, откладывая время, чтобы на досуге переварить. Затем мы пересекли долину к крупному притоку, противоположному нашему входу. Эта вади Китан была тоже прекрасна. Ее галечная поверхность без разбросанных скал обильно заросла деревьями. Справа были низкие горы, слева крупные высоты, называемые Джидва, параллельные гребни крутого ломаного гранита, сейчас, когда солнце садилось в массивные берега облаков, предвещающих дождь, ярко-красного цвета.

Наконец мы разбили лагерь и, когда верблюды были разгружены и отведены пастись, я лег под скалы и стал отдыхать. Мое тело было измучено головной болью и высокой температурой, спутниками острого приступа дизентерии, который беспокоил меня в походе и дважды за день уложил меня в короткие обмороки, когда самые тяжелые отрезки подъема требовали слишком много от моих сил. Дизентерия этого вида на арабском побережье обычно обрушивалась, как удар молота, и давила своих жертв несколько часов, после чего крайние проявления проходили; но она оставляла людей на удивление усталыми и подвергала в течение нескольких недель внезапным нервным срывам.