Семь столпов мудрости

Мы ехали вдоль по великой долине. Всадник на верблюде, болтливый и старый, выехал со стороны домов и трясся по направлению к нам. Он назвался Халлафом, чересчур дружелюбно. Его приветствие прервало обычное течение беседы, и, когда она продолжилась, он попытался вынудить нас к разговору. Однако Тафас был недоволен его обществом и отвечал коротко. Халлаф был настойчив, и наконец, чтобы закрепить отношения, наклонился и стал рыться в своей седельной сумке, пока не нашел маленький закрытый горшочек из эмалированного железа, в котором находилась добрая порция главной пищи путешественников в Хиджазе. Это была вчерашняя пресная лепешка, но размятая в пальцах, когда была еще теплой, и пропитанная жидким маслом так, что ее частички с трудом разлеплялись. Затем она была подслащена сахаром и скатывалась, как сырые опилки, пальцами в шарики.

Я съел немного для первого раза, в то время как Тафас и Абдулла принялись за нее энергично, и за свою щедрость Халлаф остался полуголодным; так ему было и надо, потому что среди арабов считалось изнеженностью запасаться провизией для дороги на какую-то сотню миль. Теперь мы были друзьями, и беседа началась снова, когда Халлаф рассказал нам о последней схватке и поражении, которое Фейсал потерпел прошлым днем. Вроде бы он был выбит из Хейфа у истока вади Сафра и теперь был в Хамре, совсем недалеко перед нами; или, по меньшей мере, Халлаф думал, что он там; мы могли узнать наверняка в Васте, следующей деревне на нашем пути. Бой не был жестоким, но было несколько жертв, все среди соплеменников Тафаса и Халлафа, имена и ранения каждого были перечислены.

Тем временем я осматривался, с интересом обнаружив вокруг новую местность. Песок и детрит, как прошлой ночью и в Бир эль Шейхе, исчезли. Мы двигались вверх по долине, от двухсот до пятисот ярдов в ширину, по гальке и легкой почве, довольно твердой, со случайными возвышениями из расколотого зеленого камня, выходящего на поверхность в середине. Было много терновых деревьев, несколько акаций, тридцати и более футов высотой, восхитительно зеленых, много тамариска и мягкого кустарника, так что все выглядело очаровательным, хорошо ухоженным парком в длинных нежных тенях раннего утра. Выметенная земля была такой ровной и чистой, камешки — такими пестрыми и такой веселой расцветки, что пейзаж казался рукотворным, и это чувство усиливалось прямыми, четкими линиями гор. Они поднимались равномерно с каждой стороны, по тысяче футов высотой, уступами гранитно-коричневых и темно-порфировых скал с розовыми пятнами; и по странной случайности эти раскаленные горы покоились на тысячефутовых основаниях из острых крестообразных камней, необычный цвет которых предполагал на них тонкий слой мха.

Мы ехали по этим прекрасным местам около семи миль к небольшому водоразделу, пересеченному стеной из гранитных осколков, сейчас не более чем бесформенной грудой, но когда-то, несомненно, преградой для путников. Она тянулась от скалы к скале, и даже выше к склонам холмов, где только они были не слишком крутые. В центре, где проходила дорога, были устроены два маленьких ограждения вроде загонов. Я спросил Халлафа, для чего предназначена эта стена. Он ответил, что побывал в Дамаске, и в Константинополе, и в Каире, и что имеет много друзей среди известных людей Египта. А знаю ли я там каких-либо англичан? Халлаф, казалось, любопытствовал о моих намерениях и моей истории. Он попытался подловить меня на египетских фразах. Когда я ответил на диалекте Алеппо, он заговорил о влиятельных сирийцах, известных ему. Я знал их тоже; и он переключился на местных политиков, задавая осторожные вопросы, деликатно и издалека, о шерифе и его сыновьях, и что, по моему мнению, собирается делать Фейсал. Я знал об этом еще меньше, чем он, и отвечал непоследовательно. Тафас пришел мне на помощь и сменил тему. Впоследствии мы узнали, что Халлаф был на содержании у турок и посылал им регулярные доклады о том, что происходило вокруг Бир ибн Хасана с арабскими войсками.

За стеной мы попали в приток вади Сафра, более пустынную и каменистую долину, где горы были не такими красивыми. Она переходила в другую, а от нее далеко внизу, на западе, располагалась кучка темных пальм, которую арабы назвали Джедида, одна из деревушек рабов в вади Сафра. Мы повернули направо, через другую седловину, а затем вниз, на несколько миль к углу высоких скал. Мы обогнули их и оказались вдруг в вади Сафра, искомой долине, и в середине Васты, самой большой деревни в ней. Васта, очевидно, состояла из множества гнезд домов, уцепившихся за склоны гор с каждой стороны русла на прибрежной почве, или стоящих на островках детрита между разнообразными, глубокими каналами, которые в целом составляли основную долину.