Семь столпов мудрости

Как только рассвело, наша колонна выступила. Тысяча человек была из контингента Аба эль Лиссана: триста — конные кочевники Нури Шаалана. Также у него было две тысячи всадников руалла на верблюдах: их мы попросили держать в вади Сирхан. Казалось, что не слишком умно перед решительным днем окружать деревни Хаурана беспокойными бедуинами. Конники же были шейхами или слугами шейхов, людьми значительными и управляемыми.

Дела с Нури и Фейсалом задержали меня на весь день в Азраке: но Джойс оставил мне тендер, «голубой туман», на котором следующим утром я нагнал армию и нашел их за завтраком среди заросших травой неровностей Гиаан эль Хана. Верблюды были рады вырваться из пустынных окрестностей Азрака и спешили набить желудки вкусной пищей.

У Джойса были дурные вести. Пик присоединился к нам, доложив, что ему не удалось добраться до рельсов из-за трудностей с арабскими лагерями по соседству с местом предполагаемых подрывных работ. Мы делали ставку на разрушение железной дороги в Амман, и промедление было вызовом. Я оставил машину, взял груз пироксилина и оседлал своего верблюда, чтобы пробиться вперед. Остальные двинулись в обход, чтобы избежать жестких языков лавы, проходивших к западу от железной дороги: но мы, аджейли, и все, у кого были хорошие животные, срезали путь напрямик разбойничьими тропами на открытую равнину вокруг развалин Ум эль Джемаль.

Я ломал голову, как провести подрывные работы в Аммане, и какие средства позволят им пройти быстрее и лучше, и к моим заботам добавился вопрос об этих развалинах. Они казались воплощением тупости в этих пограничных романских городах — Ум эль Джемаль, Ум эль Сураб и Умтайе. Такие несуразные здания, которые и тогда, и теперь были ареной борьбы в пустыне, выдавали бесчувственность своих строителей: они были почти что грубым утверждением права человека (то есть римлянина) жить, не изменяясь, везде, где находится его собственность. Здания итальянского образца, оплатить расходы на которые можно было только налогами с более покорных провинций, на этом краю света, обнаруживали прозаическую слепоту к тому, что политика — дело преходящее. Дом, настолько переживший цели своего строителя, был слишком тривиальной гордостью, чтобы даровать честь тому, кто его замыслил.

Ум эль Джемаль казался агрессивным и наглым, а железная дорога за ним была такой вызывающе нетронутой, что из-за них я пропустил воздушный бой между Мерфи на нашем истребителе «бристоль» и вражеским двухместным самолетом. «Бристоль» был тяжело подбит, прежде чем турок взорвался. Наши люди были восхищенными зрителями, но Мерфи, обнаружив, что повреждения слишком крупные, а в Азраке мало запчастей, отбыл утром в Палестину на ремонт. И теперь от нашего крошечного воздушного флота остался один В.Е.12, настолько устаревшая модель, что от него совсем не было толку в бою и мало толку на разведке. Это мы обнаружили днем; а тогда мы радовались, как только может радоваться армия, когда кто-то из наших побеждает.

До Умтайе мы добрались незадолго до заката. Войска были за пять-шесть миль, и, как только напились наши животные, мы двинулись к путям, четыре мили под гору к западу, собираясь провести разрушения урывками. Закат позволил нам подойти незамеченными и, к нашей радости, мы обнаружили, что сюда могут добраться бронемашины: а прямо перед нами — два хороших моста.

Это подвигло меня на решение вернуться утром, с машинами и большим запасом пироксилина, чтобы снести самый большой мост с четырьмя арками. Разрушив его, мы вынудим турок несколько дней его ремонтировать и избавим себя от Аммана на все время первого рейда в Дераа; так мы добьемся того, чего не добился Пик, когда были сорваны его подрывные работы. Это было радостное открытие, и мы отъехали, обыскивая местность, чтобы наметить лучшую дорогу для машин, пока собиралась темнота.

Пока мы взбирались на последний хребет, высокий ровный водораздел, который полностью скрывал Умтайе от железной дороги и, возможно, от часовых, в лицо нам задул свежий северо-восточный ветер, принося теплый запах и пыль от десятка тысяч ног; и с гребня развалины выглядели такими поразительно непохожими на то, как они выглядели три часа назад, что у нас дух перехватило. Пустая местность была украшена созвездиями вечерних костров, только что зажженных, еще мигающих сквозь дым отражениями пламени. Вокруг них люди готовили хлеб или кофе, а другие водили своих шумных верблюдов на водопой и обратно.

Я приехал в темный британский лагерь и сидел там с Джойсом, Уинтертоном и Янгом, рассказывая им, что следует начать завтра утром. Возле нас лежали и курили британские солдаты, спокойно рискуя собой в этой экспедиции, потому что так приказали мы. Это было типичной, инстинктивной реакцией для нашего национального характера, так же как булькающий смех и суматоха позади — для арабов. В критической ситуации один народ собирался, другой — распускался.