Семь столпов мудрости

Даже если бы мы начали на равных, у него было передо мной преимущество в силе, а сейчас я был почти прикончен. Шаг за шагом я уступал тягучей боли, которая скрывалась за уменьшением лихорадки и отупляющим однообразием езды, чтобы закрыть врата моих чувств. Я, казалось, наконец приближался к бесчувственности, которая всегда была за пределами моей досягаемости, но лишь желанной землей для того, кто рожден таким вялым в чувствах, что ничто, кроме обморока, не способно отпустить его дух на волю. Теперь я обнаружил, что распадаюсь на части. Одна часть продолжала осторожно ехать, щадя утомленного верблюда, помогая каждому его шагу. Другая, нависая справа вверху, с любопытством склонилась и спрашивала, чем занимается тело. Тело не давало ответа, так как на самом деле оно сознавало лишь властный импульс двигаться все дальше и дальше; но третья сущность, болтливая, удивлялась, критикуя труд, который взвалило на себя тело, и презирая то, что было причиной этих усилий.

Ночь прошла в подобных беседах. Мои невидящие глаза заметили цель — восход впереди, вершину перевала, под которым иной мир Рамма лежал, как карта, освещенная солнцем, и мои сущности дискутировали о том, что борьба может быть достойной, но завершение — глупостью и возвращением трудностей. Измотанное тело продолжало трудиться с тупым упорством и не внимало спорам — и правильно, так как эти разделенные сущности не говорили ничего, что я не был бы способен подумать на трезвую голову; они все были моими порождениями. Телезий[106], наученный сходным опытом, разделил душу на части. Если бы он дошел дальше, к дальнейшему пределу изнурения, он увидел бы тайный полк своих мыслей, действий и чувств, выстроившихся вокруг него, как отдельные создания, и созерцающих, как коршуны, в центре своего круга движение того, что дало им жизнь.

Рахейль извлек меня из моего смертельного сна, дернув мою уздечку и ударив меня. Он крикнул, что мы сбились с пути и бредем к турецким линиям у Аба эль Лиссан. Он был прав, и нам пришлось сделать большой крюк назад, чтобы в безопасности добраться до Батры. Мы прошли пешком самые крутые отрезки перевала и, спотыкаясь, зашагали по вади Хафира. Посреди нее отважный маленький ховейти, лет четырнадцати, перерезал нам дорогу и, держа палец на курке, приказал нам стоять и назваться; что мы, смеясь, и сделали. Паренек вспыхнул и стал уверять, что все время проводил в полях с отцовскими верблюдами и не узнал нас ни по виду, ни по описаниям. Он умолял, чтобы мы не выставляли его на посмешище, выдав его ошибку. Этот инцидент разрядил напряжение между Рахейлем и мной; и, болтая, мы доехали до Гаа. Там под тамариском мы провели полуденный час во сне, поскольку из-за нашей задержки на переходе под Батрой мы потеряли возможность достичь Акабы в три дня из Азрака. Провал наших планов мы приняли спокойно. Великолепие Рамма не позволяло размениваться на лихорадочные сожаления.

Мы проехали его долину в начале дня; теперь с большей легкостью и обмениваясь шутками, пока к нам сползал долгий зимний вечер. Когда мы прошли Хазаиль, то на восхождении обнаружили, что солнце скрылось в ровных берегах низких облаков на западе, и насладились этими сумерками в английском духе. В Итме туман мягко поднимался с земли и собирался в каждой впадине в шерстистые белые массы. Мы добрались до Акабы в полночь и проспали за лагерем до завтрака. Тогда я навестил Джойса и обнаружил, что караван еще и не собирался выходить; Вуд и вернулся-то сюда всего за несколько дней до нас.

Затем мне пришли срочные указания тотчас же лететь в Палестину. Кройл доставил меня в Суэц. Оттуда я пошел в штаб Алленби под Газой. Он был так преисполнен сознанием своих побед, что ему хватило моего короткого сообщения о провале попытки подорвать мост через Ярмук, и постыдные детали поражения остались в тайне.

Пока я еще был с ним, от Четвода пришли вести, что Иерусалим пал; и Алленби приготовился вступить в него в официальной манере, изобретенной всеохватным воображением Марка Сайкса. Он был настолько добр, что, хоть я ничего и не сделал для победы, он позволил Клейтону взять меня на день в качестве офицера его штаба. Персонал штаба, призвав всю свою изобретательность, нарядил меня в свою запасную одежду, чтобы я стал похож на майора Британской армии. Долмени одолжил мне красные петлицы, Эванс — свою медную каску, и так, при полном параде, я был назначен на церемонию у ворот Яффы, что для меня было высшим моментом войны.

Книга VII. Кампания на Мертвом море

После взятия Иерусалима Алленби, чтобы разгрузить свой правый фланг, назначил нам ограниченный объект. Мы начали хорошо; но, когда достигли Мертвого моря, плохая погода, плохое настроение и расхождение целей притупили наш наступательный дух и сломили нашу силу.