Семь смертей Лешего

Полковник зарычал от ярости. Мало того, что ничтожный капитанишка заставляет его, полковника, ждать, так он еще вздумал не подчиняться приказам. Полковник, размахивая извлеченным из кобуры наганом, лично возглавил штурм цитадели капитана Шалмина.

Эта мразь заставила старого боевого офицера, подобно зеленому юнцу скакать по ступенькам. Ну, ничего, он с ним поквитается прямо сейчас. Не спроста достал покоящийся в кобуре наган. Он не станет убивать капитанишку, слишком ценный кадр в плане дачи показаний, и добычи с их помощью вожделенных генеральских звезд. Он прострелит ему колено, только и всего. Пускай помучается, покатается, скрежеща зубами по полу, обоссытся и обсерется от боли. Такое ранение делает человека инвалидом на всю оставшуюся жизнь, но подобные мелочи полковника не смущали.

Капитан Шалмин обязан адекватно ответить за причиненные полковнику неудобства. А то, что он обречен, провести остаток дней калекой, плевать, сам на это напросился. Он еще потрясется с простреленным коленом в грязном кузове раздолбанного грузовика, под обстрелом едких солдатских шуточек, тычков и пинков, а также прочих издевательств, на которые столь падки солдаты, по отношению к бывшему начальству, низвергнутому до положения полного ничтожества.

Дорога в зону, покажется мучительной вечностью и ради кровати в лазарете, и отдыха для простреленной конечности, он выложит все, как на духу. Расскажет то, что нужно полковнику, а если вдруг что-то и позабудет, то полковник напомнит ему об этом. Будет допрашивать его день и ночь, столько времени, сколько будет нужно для того, чтобы выжать из капитана всю интересующую его информацию.

А когда он выдавит из него все до последней капли, когда слова подследственного будут запротоколированы и дальнейшая надобность в бывшем капитане отпадет, он даст ему отдохнуть. Вот только для отдыха ему будет предложена не отдельная койка в медицинском лазарете, а тюремная шконка, в одной из общих камер.

Он злорадно ухмылялся при мысли о том, как обрадуются, увидев бывшего всесильного тюремного начальника, коренные обитатели камеры, как начнут потирать руки, похотливо поглядывая на его аппетитную задницу. Подумав о том, что случится с капитанишкой с наступлением ночи, полковник улыбнулся. Шалмин сделал свое дело и если он вдруг скоропостижно умрет, полковника это нисколько не опечалит, ведь все показания бывшего начальника будут у него под рукой. Его смерть даже к лучшему. По крайней мере у этого говнюка не будет шанса изменить показания, заявив во всеуслышание, что предыдущие его показания сделаны под нажимом, с использованием недозволенных методов дознания.

Полковник ознакомился с личным делом капитана Шалмина, отличника с красным дипломом и прекрасно понимал, что тот готов на что угодно, ради спасения собственной задницы. Но он не даст ему шанса оправдаться, а его задницей вплотную займется тюремный контингент, что даже в мечтах, не грезил о подобной встрече.

Вскоре полковник стоял у комнаты, за дверями которой укрылся бывший начальник тюрьмы, капитан Шалмин Максим Олегович. Прежде чем отдать команду на штурм, полковник попытался повлиять на ренегата силой приказа. Но в ответ услышал такой отборный, трехэтажный мат с посланием его лично, всех родственников, предков и грядущих потомков в такие дали, что на несколько бесконечно долгих мгновений, потерял дар речи. Так и застыл он, выпучив глаза и раскрыв рот, красный как рак, перед запертой дверью, из-за которой сыпался, не прекращаясь ни на миг, отборный мат.

Но полковник нашел в себе силы прервать поток нецензурной брани, дав команду начать штурм. Мгновение спустя солдатские плечи ударили запертую дверь, с оглушительным треском, напоминающим хлопок выстрела. Замок вылетел из двери, но им понадобилось некоторое время, чтобы отодвинуть придвинутые к двери, шифоньер и диван. И все это происходило в оглушительной тишине. Слышалось лишь сопение и кряхтение двигающих мебель солдат. Ни единого звука не раздавалось из комнаты, откуда еще мгновение назад, полковника поливали ушатами словесных помоев.

Нехорошее предчувствие заползало в полковничью душу, обволакивало лелеемые им мечты и низвергало их с заоблачных высот. Дурное предчувствие не подвело. Мерзкий капитанишка, глумившийся над ним в своей никчемной жизни, посмеялся и сейчас. Он удобно развалился в кресле, откинув голову немного в бок. Из дырки в виске стекала тоненькая струйка крови, а на полу, возле ног, валялся табельный пистолет. Его гнусная рожа навечно застыла в кривой ухмылке, даже в смерти потешаясь над незадачливым и амбициозным полковником.

А он, ошалевший, отупевший от случившегося, застыл на месте, невидяще глядя на скалящийся труп. С оглушительным треском рушилось так тщательно лелеемые им мечтания о генеральских звездах, ставших вновь недоступными. Теперь, что бы он ни нарыл в тюрьме, это не поможет проложить желанную дорогу на самый верх. О генеральских лампасах придется позабыть, возможно, навсегда, если взять во внимание солидный для военного, возраст.