Семь сестер

Прикинув все за и против, Густаво пришел к выводу, что получит больше удовлетворения, если по возвращении домой объявит матери, что он провел собственное расследование и установил, что все ее подозрения беспочвенны, чем если пойдет на открытое столкновение с Изабеллой, предъявив ей письмо.

Волны без устали набегали на берег одна за другой, ударяясь о мягкий песок на пляже. Густаво еще раз вздохнул, покоряясь судьбе.

Как бы Изабелла ни была виновата перед ним, он все еще любил ее.

Густаво извлек из кармана письмо и, подойдя к самой кромке воды, разорвал его на мелкие клочки и подбросил их в воздух. Бумажки легко взметнулись вверх, словно крохотные воздушные змеи, а потом снова устремились вниз и тут же исчезли среди океанских волн.

45

Париж, декабрь 1929 года

– Итак, Бройли, вы снова с нами. Прибыли живым, в целости и сохранности. – Профессор Ландовски внимательно обозрел своего ученика, переступившего порог его мастерской. – А я уже было навсегда вычеркнул ваше имя из своих записных книжек. Решил, что вы присоединились к какому-нибудь дикому племени в джунглях Амазонки и женились на дочери вождя.

– Как видите, вернулся назад. Местечко для меня отыщется?

Ландовски оторвал свой взгляд от огромной каменной головы Сунь Ятсена и еще раз пристально оглядел своего бывшего помощника.

– Может, и отыщется, – проронил он, глянув на мальчика, который с тех пор, как Лорен видел его в последний раз, заметно подрос и окреп. – Как думаешь? – обратился профессор к нему. – Для него у нас есть работа?

Мальчишка устремил свои глаза на Лорена, потом повернулся к профессору и улыбнулся, кивнув головой в знак согласия.

– Ну вот, парень подтверждает, что работа есть. А глядя на твои теперешние мощи, понимаю, что сейчас уже твоя очередь подсесть на наши харчи, чтобы привести себя в норму. Одна кожа да кости остались. Это что? Дизентерия случилась? Или все же любовь? – поинтересовался Ландовски у Лорена.

Тот лишь растерянно пожал плечами.

– Полагаю, твой рабочий халат все еще болтается на том крючке, где ты его повесил. Ступай, переоденься. И можешь приступать к работе. Закончишь с глазами. Ты же так усердно трудился над ними перед тем, как отправиться в джунгли.

– Хорошо, профессор. – Лорен повернулся к дверям, возле которых на крючках висела рабочая одежда.

– Бройли, – окликнул его Ландовски.

– Слушаю вас, профессор.

– Уверен, вам сейчас вполне под силу вложить весь приобретенный вами опыт, как хороший, так и плохой, в ваши скульптуры. Вы покидали мою мастерскую технически подкованным скульптором. А сейчас уже способны стать мастером. Чтобы добиться величия, нужно страдать, мой друг. Вы понимаете, о чем я? – негромко спросил у него Ландовски.

– Понимаю, профессор, – так же тихо ответил Лорен, и голос у него дрогнул. – Очень хорошо понимаю.

* * *

Поздно вечером Лорен наконец со вздохом вытер перепачканные глиной руки о халат. Ландовски уже давно покинул мастерскую, ушел к себе домой, к жене и детям. Освещая дорогу свечой, Лорен направился на кухню, чтобы смыть глину с рук. И вдруг неожиданно для самого себя замер на месте. Откуда-то долетали негромкие звуки скрипки. Приятная такая и немного печальная мелодия. Лорен прислушался и узнал мелодию. Скрипач играл первые такты «Умирающего лебедя» Сен-Санса.

Лорен безвольно подставил руки под кран. В глазах защипало от подступивших слез, и Лорен расплакался. Он плакал в той же самой крохотной кухоньке, в которой когда-то наблюдал за тем, как Изабелла бережно ухаживает за раненым мальчиком. Ведь именно в ту минуту Лорен понял, что любит ее. И вот сейчас он горько оплакивал и себя, и ее, и все то, что могло быть в их жизни, но так и не случилось.

Зазвучали пронзительные финальные аккорды. Лорен быстро осушил глаза салфеткой и, выйдя из кухни, отправился на поиски музыканта, которому удалось наконец растопить тяжесть, свинцовым грузом лежавшую у него на сердце с того самого момента, как Лоен вручила ему кусочек мыльного камня в память об Изабелле.

Но вот зазвучала новая мелодия. На сей раз довольно часто исполняемая пьеса Эдварда Грига «Утреннее настроение». Всякий раз, когда Лорен слышал эту пьесу, она тотчас же ассоциировалась у него с началом нового дня, а если шире, то с началом новой жизни. Музыка успокаивала и утешала одновременно. Он взял свечу и отправился в сад на поиски скрипача. Нашел и приподнял свечу вверх, чтобы осветить лицо исполнителя.

Мальчик сидел на скамейке рядом с мастерской. В руках он держал старенькую скрипку. Впрочем, звуки, которые исторгал из себя этот инструмент, никак не вязались с его общей ветхостью. У скрипки был чистый, нежный и самобытный голос.

– Где ты научился так здорово играть? – поинтересовался Лорен у мальчика, когда он закончил пьесу.

В ответ, как обычно, лишь пронзительный взгляд живых глаз.

– Кто дал тебе эту скрипку? Ландовски?

На сей раз последовал кивок.

Вспомнив слова Ландовски, Лорен окинул мальчика внимательным взглядом.