Изящество повседневной жизни, проявлением которого они были, рассеялось в неоновом свете, отражающемся на боках роскошных лимузинов. Мини-водопады можно увидеть в любом чайном павильоне от квартала гейш Гион до храма Киёмидзу; в пенящихся пузырьках резвятся пятнистые декоративные карпы и позволяют кормить себя хлебными крошками.
Вымерло искусство водопада, что был на моей скромной почтовой марке и падал всегда туда, куда хотел. Теперь ему суждено делать это уже без марки, потому что у меня ее давно нет. В ходе инфляции она, должно быть, шагнула за пределы своей тогдашней стоимости (0,01 франка), хотя, возможно, и не так разительно далеко.
В Японии в военное время она была обычной серийной маркой, примерно такой, как выпускавшийся в то же время замок Шильон (красный или коричневый) на острове в Женевском озере. Если бы я все еще собирал марки, водопад можно было без труда заполучить снова. Только я знаю, что для меня он уже больше никогда не станет просто товаром.
Сын тогдашнего торговца марками женился на моей пассии из шестого класса. Если верить его роскошным аукционным каталогам, он нисколько не обеднел из-за почти даром отданной когда-то коллекции «100 разных марок / Весь мир».
Ганси, Уме и я
Первая настоящая книга после книжек с картинками, которую я прочел в детстве, называлась
Первая книга (было еще и продолжение) рассказывала об этом кругосветном путешествии, длившемся несколько недель. Путь героев лежал через Францию и Атлантический океан в Нью-Йорк, через североамериканский континент и, наконец, через второе, еще большее море. А там, куда семья наконец прибывает вместе со своей прислугой и обоими детьми, все по-другому. Люди в поезде сидят на скрещенных ногах. Они едят лапшу палочками из выложенных тростниковыми листьями деревянных мисочек и платят за это монетами с дыркой посередине. Им разрешается прихлебывать так громко, как им того хочется. Дамы в кимоно курят трубки, тонкие, как карандаши, и повсюду в вагоне Ганси натыкается на латунные плевательницы. В городе, где родилась мать Уме («мамачан»), дома деревянные и выглядят как изысканные сараи с тяжело нависшими крышами. У встречающей их бабушки почерневшие зубы, а когда она машет рукой, то делает это наоборот, так что Ганси кажется, будто она прогоняет его. При этом бабушка крайне приветлива и вежлива, как и все тамошние люди, которые постоянно кланяются друг другу. Как и все вокруг, она дивится белокурым волосам Ганси. В доме, в котором живет теперь мальчик, стены из бумаги, и дети дырявят их пальцем, за что, впрочем, на них никто не бранится. Большинство комнат нельзя запереть, но если Ганси ненароком забредет в занятую кем-то ванную комнату, то ему не нужно краснеть. «Здесь человеку может быть стыдно только тогда, когда он грязен или зол, а больше никогда». Те немногие замки, которые есть в доме, – настоящие головоломки, вырезанные из дерева, – их нужно открывать ловкими пальцами, обходясь без ключа. Все спят на циновках из рисовой соломы. Ганси хотя и получает настоящую железную кровать, но находит у ее изголовья в вазе в качестве приветствия красную капусту, и мальчику приходится усвоить, что кочан красной капусты так же прекрасен, как роза. По ночам вокруг дома с плотно закрытыми ставнями ходят сторожа с колокольчиками на шее и отгоняют воров, которые шмыгают по крышам. А кладбища – великолепные места для игр, только надо остерегаться змей.