Семь камней

– И правда, – сказала Эсме, прелестно проглатывая «р» на французский манер, и нахмурилась, – а если бы это была его собака? Что скажешь, Мерси? – обратилась она к двенадцатилетней дочке Кеннета и Элоизы. – Вот если бы твой папа явился однажды домой и объявил, что он убьет Джаспера, – спаниэль, лежавший на ковре, услышал свое имя и поднял голову, – просто потому, что он обещал Богу? Что бы ты делала?

Глаза Мерси сделались круглыми от ужаса, а губы задрожали, когда она посмотрела на собаку.

– Но… но… он так не сделает, – ответила она. Потом с сомнением взглянула на отца: – Ты ведь так не сделаешь, правда, папа?

– Но если бы ты уже дал обет Богу, – подсказала Эсме, глядя на Кеннета большими голубыми глазами. Хэл наслаждался выражением лица Кеннета. У Элоизы слегка порозовели скулы, и Хэл, предостерегающе кашлянув, – у него было ощущение, что он едет в повозке по краю утеса, решил вмешаться:

– Но ведь Иеффай не встретил собаку, правда? Что там случилось на самом деле? Напомни мне – я давно читал Ветхий Завет. – На самом деле он никогда его не читал, но Эсме любила читать Библию и пересказывала ему истории – с ее собственными неподражаемыми комментариями.

Старательно пряча глаза, Эсме перевернула нежными пальчиками страницу и прокашлялась.

«И пришел Иеффай в Массифу в дом свой, и вот, дочь его выходит навстречу ему с тимпанами и ликами: она была у него только одна, и не было у него еще ни сына, ни дочери.

Когда он увидел ее, разодрал одежду свою и сказал: ах, дочь моя! ты сразила меня; и ты в числе нарушителей покоя моего! я отверз [о тебе] уста мои пред Господом и не могу отречься.

Она сказала ему: отец мой! ты отверз уста твои пред Господом – и делай со мною то, что произнесли уста твои, когда Господь совершил чрез тебя отмщение врагам твоим Аммонитянам.

И сказала отцу своему: сделай мне только вот что – отпусти меня на два месяца; я пойду, взойду на горы и опла́чу девство мое с подругами моими.

Он сказал: пойди. И отпустил ее на два месяца. Она пошла с подругами своими и оплакивала девство свое в горах.

По прошествии двух месяцев она возвратилась к отцу своему, и он совершил над нею обет свой, который дал, и она не познала мужа. И вошло в обычай у Израиля, что ежегодно дочери Израилевы ходили оплакивать дочь Иеффая Галаадитянина, четыре дня в году».

Засмеявшись, она закрыла Библию.

– Не думаю, что я стала бы так долго оплакивать свою девственность. Я бы вернулась домой без нее, – тут она подняла глаза на Хэла, и в них сверкнула искра, которая зажгла его чресла, – и посмотрела, может, мой дорогой папочка уже передумал и не считает меня подходящей жертвой.

…Он сидел, закрыв глаза, тяжело дышал и смутно сознавал, что сквозь веки просачивались слезы.

– Ты сучка, – шептал он. – Эм, ты сучка!

Он так сидел, ровно дыша, пока это воспоминание и эхо ее голоса не побледнели. Открыв глаза, он обнаружил, что его подбородок покоился на руках, локти на коленях и что он глядел на коврик перед очагом. Дорогой коврик и в таком месте. Мягкая, белая шерсть, с ворсом, с семейным гербом Греев в центре и экстравагантными «Г» и «Э», вышитыми черным шелком с каждой стороны. Она сделала коврик своими руками для него – свадебный подарок.

Он подарил ей бриллиантовую подвеску. И похоронил вместе с ней и ее ребенком месяц назад.

Он снова закрыл глаза.

Через некоторое время он встал и прошел через холл в закуток, в котором устроил свой кабинет. Совсем маленький, словно яичная скорлупка, но ему и не требовалось много места – тесные пределы, казалось, помогали ему думать, закрывали от него внешний мир.

Он взял в руку перо и рассеянно погрыз его, почувствовав горьковатый вкус высохших чернил. Надо бы взять новое, но у него не было сил искать свой перочинный нож, да и какая разница, в конце-то концов? Джон не станет возражать против нескольких помарок.