Семь историй Чарли-Нелепость-Рихтера

Основные изменения двадцать первого века касались политики. Начавшаяся еще в конце XX столетия глобализация привела к объединению государств в Союзы. Азиатский Союз включал в себя Китай, обе Кореи, Вьетнам — Япония, как всегда оставалась особняком. В Союз Евразии входили Россия, мелкие страны Средней Азии, Белоруссия, Украина, Монголия, то есть, по сути, возродился могущественный некогда Советский Союз. Европейские государства, и начавшие пресловутую глобализацию введением единой валюты аж в самом начале века, стали Европейской Федерацией. Так или иначе, почти все страны были вынуждены теснее сотрудничать с соседями, хотели они того или нет. Объединения позволяли ввести безвизовые режимы и сделать границы государств номинальными, уменьшить налоговые пошлины (вот этот параграф, посвященный экономическим выкладкам, я пропустил почти весь), и допустили, чтобы такие бродяги как я могли шастать везде, не нарушая, по сути, законов. Другое дело, что нарушать закон все равно приходилось — если ты попадал в другую страну необходима была хотя бы первичная регистрация, для первичной регистрации нужен был какой-нибудь документ, а единственным документом, который у меня имелся, был отказ моей мамаши от меня, запротоколированный в Отделе по делам несовершеннолетних Департамента Полиции города Нью-Йорк, и подписанный Ричардом Риди. Свистнуть у него свидетельство о рождении мне так и не удалось. Так что, мое пребывание за пределами Соединенных Штатов тоже классифицировалось как преступление. Учитывая, что заповедь "не укради" нарушалась мной каждый раз, когда мне хотелось есть, меня вполне обоснованно могли считать мошенником прямо-таки международного масштаба.

Это я отвлекся. На самом же деле, не так все было и плохо. Меня пару раз выпроваживали из Мексики и с конвоем отправили в Нью-Йорк после того знаменитого венского случая, но, по большому счету, меня безвизовый режим вполне устраивал. Было весело забираться вечером в какой-нибудь товарняк, следующий через всю Европу, в…скажем, Марселе, а проснуться на следующий день в Праге. Познавательные путешествия по Старому миру закончились австрийским инцидентом, а на других континентах я так и не побывал.

Оказывается, я зря кичился знанием истории. Многое из того, о чем писалось в этих книгах, было мне неизвестно, но, с другой стороны, история это та наука, которая отличается чертовской субъективностью. Один единственный факт можно повернуть в любую сторону, которая тебе удобна, причем, не исказив ничего из произошедшего. Это виртуозно умеют делать полицейские, политики и — не сочтите за собственный опыт — бывшие жены.

Книги были на английском, но, судя по всему, изданы не в Соединенных Штатах. По крайней мере, таких резких выпадов в сторону политики США, в школьных учебниках я не читал. Я посмотрел на фамилию автора, и поймал себя на мысли, что совсем не удивлен.

Справочники были написаны Полем Синклером.

Разносторонняя он личность, черт его дери! Военный, политик, писатель, капитан космического корабля… интересно, это все его ипостаси, или есть еще что-то? Всё вместе это попахивало раздвоением личности. Или гениальностью, тут же поправил я себя. Но ведь, грань между двумя этими состояниями так мала, что порой даже незаметна. Взять ту же Джой: хоть и гений математики, но редкостная стервоза. А Питер? Помнить в течение долгих лет о том, что он убил человека, но "давить" в себе любое проявление жестокости — это что, нормально?

Я привычным жестом взлохматил себе волосы. Ну, слава Богу, у меня все хорошо хотя бы с этим. Я — не гений, а самая обыкновенная посредственность со способностями к шахматам, и не псих, хотя мне и довелось бывать в лечебнице. Со странностями, конечно, но у кого их нет?

Да, странности, Чарли Рихтер, это твой конёк, подумал я невесело. Но, по крайней мере, я не мог похвастаться тем, что меня разыскивали власти всех стран мира. И это, определенно, было неплохо, учитывая, что меня могло ждать подобное будущее.

Я выключил считывающее устройство компьютера, и посмотрел в иллюминатор. Диск Земли был почти невиден, но в небольшой точке, мерцающей мягким голубым огнем, было столько непонятной теплоты, что захватывало дух. Никогда этого не понимал — этой странной тоски тех, кто однажды побывал в космосе, по открытому пространству. Но, если удастся когда-нибудь сбежать с "Квебека", я тоже буду скучать. И по черноте в иллюминаторе, и по колючим искоркам звезд, и по голубовато-белому шарику, который светил только мне.

Дверь открылась, и я увидел в проеме высокую фигуру Синклера.

— Разрешишь войти, — церемонно сказал он. Я усмехнулся:

— Вы уже вошли, безо всякого на то разрешения. Может быть, хватит лицемерить?

Поль Синклер подошел к столу, кинул взгляд на валяющиеся коробки из-под книжек и удивленно поднял бровь.

— Увлекаешься? Ах да, помню, ты упоминал.