Мы долго лежали так. Беспомощные перед лицом ошеломительного наслаждения, мы могли только дышать. Потом Сударь поднял голову. Его глаза под маской немного затуманились, как, наверное, и мои собственные.
Он жадно втянул в легкие воздух.
— Ты… больше, чем я ожидал, Офелия.
Я удивленно заморгала.
— Со всей ответственностью заявляю, что это чувство взаимно, Сударь.
Тут он улыбнулся, сверкнул белыми зубами и тут же погасил вспышку. Это почти смущенное выражение в сочетании с темной загадкой маски пронеслось по моему телу новой жаркой волной.
Я решила, что хочу еще.
Утро застало меня на огромной кровати восхитительно голой и… одинокой. Я не рассчитывала, что Сударь останется, но все-таки надеялась на это.
На серебряном подносе лежала записка. Она была от Лебеди. «Добро пожаловать, любимая сестра!»
Я лежала, разглядывая балдахин, размышляя о сложной красоте мужского тела и о своем свежеобесчещенном статусе, пока горничная Лебеди не пришла меня поднимать. До рассвета оставался час, и мне пора было лететь в свою унылую клетку.
Возвращаться с небес на землю.
В тот день, после ванны и короткого сна, я с честью выдержала скучную, напыщенную светскую беседу за чаем с гостями тетушки Берил. Мне казалось, что прошедшая ночь будет гореть на моем лице выжженным клеймом, но никто как будто не замечал моей неловкой отстраненности.
Я до сих пор лучилась удовольствием каждый раз, когда ерзала на твердом, слишком туго набитом диване. Мое тело трепетало от воспоминаний и совсем чуть-чуть от набухшей чувственности — результате бурной ночи. Я все норовила зардеться от непроизвольно вспыхивающих мыслей о его губах, руках, о сильном, мускулистом теле.
Его члене.
Никому не было дела до моих пылающих щек.
Разумеется. Кто думает о чувствах запряженной в коляску лошади, пока она не начинает хромать? Для опекунов я была не более чем средством к достижению цели.
Уголки моих губ дрогнули в потаенной улыбке. Меня подмывало вскочить с дивана и объявить всем присутствующим о своем падении. О своем чудесном, восхитительном падении! Похоже, дядя Уэбстер был не на высоте, иначе, знай тетя Берил хоть что-нибудь о таких бесстыдных наслаждениях, она бы никогда не выходила из спальни.
Смутное ощущение отчужденности вскоре развеялось, и я начала наслаждаться своей тайной. Поглядывая на посетителей, чинно рассевшихся в гостиной, я думала, что сказал бы пастор, узнай он, какие изысканные удовольствия мне довелось испытать в умелых руках Сударя. Что стало бы с лицом старой миссис Симпкинс, если бы я повторила сладострастные крики и стоны прошлой ночи в целях повышения образованности собравшихся?
Это слово так же чувственно скользило по моим мыслям, как пальцы Сударя по моей влажной щели. Другие восхитительные слова тоже ласкали мне слух — такие как «порочный» и «разнузданный», а еще (мое самое любимое) «охотно».
Охота. Воля
Глава девятая
Поздно ночью, когда я, нагая, лежала на груди Сударя и полусонно размышляла о том, какое он великолепное животное, в душу на миг закрался страх, что никакой другой мужчина не выдержит сравнения с ним. Я склонила голову, чтобы поклониться его телу.
Мой рот наполнился его вкусом, солью кожи вперемешку с медом, которым я опрыскала его грудь. Я услышала судорожный вздох, когда позволила зубам легонько прикусить его сосок, но это было честно. Ведь мои соски посыпали сахаром и сосали до тех пор, пока они не становились раскаленными и твердыми, как алмаз, выступая вперед, словно в мольбе о продолжении.
Потом он повалил меня на постель и наполнил мою кунку малиной, которую затем по одной вынимал своим ловким языком. Я поцеловала его, просто чтобы еще раз ощутить вкус ягод на его губах.
Потом мы обмазались медом, так что даже расцепить склеенные пальцы стало непосильной задачей. Смех победил похоть, и мы отправились к ванне, которая стояла у камина.
Вода в ней остыла, но на углях стояли ведра, и над ними струился парок.
Пока Сударь разбавлял холодную воду горячей, я взяла бутылочку с жидким мылом, но его запах был явно не женским. Перебрав другие флаконы, я остановилась на цитрусовом аромате, так как это было в духе наших гастрономических изысканий. Вернувшись к лохани, я обнаружила, что Сударь уже нежится внутри. Он сидел, раскинув мускулистые руки по краю борта ванны, и в чистой воде проглядывал его мощный эрегированный член.
Он по-прежнему был в маске. Я насупилась.
— В ванне? Ты серьезно?
Его губы изогнулись.
— Высохнет.
— Почему ты не показываешь мне свое лицо? Ты же знаешь, что я сохраню твою тайну.
— Сохранишь от кого?
Хм. Казалось неуместным и бестактным обсуждать наши… положения в обществе, намыливая друг друга в ванне. Мой взгляд опустился к углям в камине.
— Я не расскажу твоим покровительницам. Я правильно подобрала слово?
— Моим покровительницам…
Он сказал это ровным тоном.
Я смущенно повела плечом.