Семь фунтов брамсельного ветра

Лючка, Стаканчик, Томчик? Они не соскучатся друг с другом. Тем более, что впереди новый Петрушин фильм…

Худо мне будет без них? Сперва, наверно, да. Но когда-то все люди расстаются. И лучше по-хорошему вспоминать “корабельное братство”, чем видеть, как оно угасает и рассыпается… по твоей собственной вине, Женечка!

Зато впереди – Нева, Эрмитаж, музеи, новые встречи, дядя Костя, парусные корабли, которые часто заходят с моря! И само это море – рядом!..

– Мама, можно я подумаю?

Она поцеловала меня.

– Подумай… и согласись. Ладно?

– Я… наверно, ладно…

Спала я неважно, однако без больших тревог. Просто не отпускали мысли о новом. А под утро приснилось все-таки плохое. Приснился Будимов.

Он в каком-то странном мундире с эполетами шел по пустому, горячему от солнца шоссе. Кругом была серая степь. Были и горы, но они синели далеко и никакими оползнями не грозили. Стеклянно и оглушающе трещали кузнечики.

Будимов шел, и я смотрела ему в спину. Не двигалась с места, но он почти не отдалялся, хотя шагал, шагал… Потом на пути Будимова встал мальчик. Я не сразу узнала Томчика. А когда узнала, очень испугалась.

А Томчик не боялся. Он расставил прямые, как тросточки, ноги, взметнул летучие волосы и, разрывая карман, выдернул револьвер.

“Не стреляй!” – крикнула я и не услышала себя.

Он выстрелил в Будимова всего один раз, навскидку. Тот сразу упал ничком, подняв над колеей серую пыль. Кузнечики смолкли, навалилась абсолютно глухая тишина.

Томчик виновато глянул на меня, отбросил револьвер и пожал плечом со съехавшей лямкой: что, мол, мне оставалось делать? Потом повернулся и стал уходить. Он уходил не как Будимов – удалялся очень быстро. Я стала кричать вслед, звать его. Нельзя было, чтобы он ушел! Но мои слова увязали в ватной тишине… И я проснулась.

И сказала маме, которая собиралась на работу:

– Я думала. Про вчерашнее… Я согласна.

Бригантина “Сэнчери”

1

Вечером я, чтобы утрясти все мысли и чувства, взяла Илюхин плейер, надела наушники и легла на тахту. Вставила кассету с Вивальди на фоне прибоя. Нажала кнопку. И… вместо плеска и шороха волны по гальке – аккорды и мужские голоса:

Прощайте, Скалистые горы,
На подвиг отчизна зовет.
Мы вышли в открытое море,
В суровый и дальний поход…
Я перепутала две Пашкины кассеты.

Ну, ладно. Я не стала выключать. И как бы в знак уважение к Пашке, и вообще… песня-то неплохая. Слова мне, правда, казались какими-то плакатными и даже хвастливыми:

Тяжелой походкой матросской
Иду я навстречу врагам,
А завтра с победой геройской
К родимым вернусь берегам…

Чего так хвалиться заранее: “…с победой геройской”! И почему уже “завтра”, если поход “суровый и дальний ”?

Но если не вслушиваться в слова, песня звучала хорошо. Как говорится, “ложилась на душу”. И ясно, что вопреки словесной бодрости, это была песня прощания. В ней словно ворочались и накатывали на берег тяжелые волны северного моря (которые я видела только по телевизору)… Наверно, так же раскачивает свою воду осенняя Балтика… Но тогда… тогда это песня не только прощания, но и встречи. Ведь Балтика у меня впереди!

Почему же печалей во мне больше, чем радости?.. И есть ли она вообще, радость-то?

“Есть! – сказала я себе. – Не начинай комплексовать снова…” И стала вспоминать прошедший день.

Хотя вспоминать было нечего – день прошел бесполезно и бестолково. Я купила батарейки, пошла к Илье и несколько раз пыталась дозвониться до Пашки. Но телефон в Яхтинске молчал. Ну и понятно – родители на работе, у Пашки тоже много дел, чего ему сидеть у аппарата…

Мы поговорили с Ильей о Питере. Илья уже знал о маминых планах. И… относился к ним как-то странно. Вроде бы и не считал их плохими, но и бурного одобрения не высказывал. “Знаешь, мучача, вопрос непростой, надо его порассматривать со всех сторон…” – “Значит, ты не уверен, что поедешь? Мама без тебя не захочет…” – “Ну… может быть и захочет при зрелом размышлении. К тому же, я не говорю “нет”. Просто все это как-то неожиданно…”

Мне показалось, что Илья все-таки согласен, только не хочет показывать это сразу. В силу философского склада ума.

Потом я скрутила в себе гордость и пошла к Стаканчику. Того дома не оказалось. “Ну и… так тебе и надо”, – сказала я мысленно. То ли Стаканчику, то ли себе…

Я зашла к маме на работу, помогла ей разбирать недавно полученные книги. И конечно, мы говорили о переезде. Непонятная “позиция” Ильи не была для мамы неожиданностью

– Это естественно, Женечка. Ничего, мы его убедим… Гораздо труднее будет убедить нашего директора, чтобы отпустил меня. Пока он и слышать не хочет, стонет и хватается за голову. Но и это преодолимо… Главное, чтобы мы сами приняли необратимое решение…

– А разве мы его не приняли?