Семь фунтов брамсельного ветра

– Я… не говорил… Теперь боюсь, что нет…

…Мама знала.

– Только не стала говорить тебе. Ты и так вся такая… на нервах…

Это я-то “на нервах”? Мне всегда казалось, что я тверже и спокойнее мамы. Но теперь я поняла: мама права. Ведь не только серьезные причины, но и пустяки последнее время выбивали меня из колеи. И это непонятное ожидание несчастий…

В продолжение всех бед я на следующий день поругалась со Стаканчиком. Первый раз в жизни.

3

С утра я чувствовала себя так скверно, что решила не ходить к Илье. Позвонила ему, сказала, что малость прихворнула.

– А ты как?

– Я – вполне. Обещают сегодня снять повязку.

Я была рада, что Илюха “вполне”. Но его какая-то излишняя бодрость досадливо царапнула меня. У всех “вполне” и всем наплевать, как погано у меня на душе…” Я сама не знала, почему погано, и обозвала себя дурой и эгоисткой. Легче не стало.

И в это время пришел Стаканчик.

Сперва я обрадовалась: хоть одна добрая душа рядом! Поговорили о Лючке, которая, наверно, скучает в деревне. Конечно, там свежий воздух, лес, земляника созревает и прочие радости природы. Но с кем ходить в лес-то? С престарелым дедом? Он только и знает свои огородные гряды…

Наш город, разумеется, не дача, не Багамские острова, для отдыха приспособлен мало. Но все же есть Верхне-Таволжское озеро с большим пляжем, есть Центральный парк, есть в конце концов Дворец, в котором жизнь продолжается и в каникулы. Совсем недавно звонил Петруша и говорил, чтобы мы не “растворялись в пространстве”, потому что у него возникла идея: снять фильм по пьесе “Приключения летчика Митьки Сталактитова”, которую сочинил он сам. Правда, мы все, кроме Люки Минтаевой, “не в штате”, но без нас не обойтись. Особенно без Томчика, который “вылитый Митька”.

Решили, что пойдем к Петруше, как только вернутся Люка и Лоська.

– А что слышно о Лоське?

Я пожала плечами: ничего. И опять поморщилась от непонятной досады. Стаканчик спросил:

– Ты не могла бы дать мне свою кассету с “Гневом отца”? Приехали родственники, хотят посмотреть…

– Пожалуйста… А где твоя-то?

– Я разве не говорил? Встретил одного мальчика, с которым раньше был в клубе “Паруса надежды”. Он мою кассету попросил, чтобы посмотреть там с ребятами…

– Ты же поссорился с этим клубом!

– С начальством, а не с ребятами. Они-то при чем?

– Я думал, у тебя с ними принципиальные расхождения…

– Там разные ребята. Есть хорошие…

– И песни у них хорошие. Например, “Прощайте, Скалистые горы”… – вспомнила я.

– Песня-то чем тебе не нравится? – тихо сказал Стаканчик.

Мне песня как раз нравилась, она была на кассете, которую мне оставил Пашка – вместе с другой, на которой Вивальди и море. И я сказала, что дело не в песне, а в нем, в Нике. Не люблю, когда у людей вчера одни взгляды, а нынче другие. Противно…

– К тому же, мы договаривались, что будем давать кассету посторонним только с общего согласия…

– Договаривались-то, когда! Еще когда был пробный вариант! А теперь-то зачем? Если уже на конкурсе показывали и даже отрывки по телевидению!

Я сказала, что дело не в телевидении, а в том, что некоторые люди не держат обещания. Как на таких полагаться?

Это было совершенно глупо, я чувствовала, что меня “несет”, но сказала себе: “Ну и пусть!”

Я полулежала на диван-кровати, как раздосадованная персидская царевна. Стаканчик сидел на стуле и смотрел сквозь очки с каким-то снисходительным сожалением. Как смотрит иногда Илюха, если я начинаю вредничать. Это меня еще больше разозлило: что позволено старшему брату, вовсе не позволено всяким стаканчикам!

О снял очки, протер их подолом майки с портретом волосатого типа. Нагнулся, почесал очками загорелую лодыжку и глянул исподлобья.

– Ну, ладно. Не давай, если не хочешь…

– Нет, почему же? Пожалуйста!

– Не надо… Я зайду в клуб и заберу у них свою. Наверно, уже посмотрели.

Тут меня совсем уже подло бес дернул за язык:

– Может, и останешься у них? Если пересмотрел свои позиции…

– Я не пересматривал… А записываться туда снова сейчас вообще не имеет смысла. Их начальство сдало шлюпки в аренду каким-то дачникам, они теперь только морские узлы изучают, да маршируют…

“И песни о море поют”, – чуть не брякнула я, но сдержалась. Потому что это был бы вроде как подкоп и под Пашку…

А Стаканчик вдруг спросил, будто мы только что не спорили:

– Может, пойдем побродим?

– Не хочу… – буркнула я. И только сейчас поняла причину своего дрянного состояния души. Это по– прежнему сидело во мне известие о гибели Будимова. Из-за него – сумрачность и всякие опасения. Непонятное предчувствие нехорошего. Оно было похоже на то предчувствие, которое появилось во Дворце, когда Пашка оставил на стене кровавые отпечатки. Тогда – сбылось. Неужели так будет и сейчас?

– Пойдем, стряхни печали, – повторил Стаканчик. Смотрите-ка, еще и юмор у него!

– Не хочу и не могу! – отрезала я.

– Да почему?

Глядя в упор я сообщила открытым текстом:

– Ты совсем идиот? Не знаешь, что у девочек бывают дни, когда им лучше сидеть дома? – и злорадно представила, как сейчас он нальется розовой краской.