Семь фантастических историй

Канониса захмелела от тайной радости, которая должна была оставаться темной загадкой для ее гостей за пиршественным столом, но светилась во тьме. То и дело она утирала глаза и рот надушенным кружевным платочком.

VIII

— Моя прабабушка, — рассказывала канониса, — вышла вторым браком за посла в Париже и прожила там двадцать лет. Это было при регентстве. В своих мемориях она записала, как в тысяча семьсот двадцать первом году, на Рождество, Святое Семейство пожаловало в Париж и оставалось там двенадцать часов. Вся вифлеемская пещера-вместе с яслями и чугунками, в которых святой Иосиф грел питье для Пречистой, таинственно перенеслись в садик небольшого, посвященного Святому Духу монастыря. Вол и осел перенеслись туда же вместе со своей соломой. И вот, когда монахини сообщили о чуде при версальском дворе, их попросили о нем молчать. Боялись, как вы народ не понял дело так, что небеса разгневались на господ за развратную жизнь. Однако сам регент во всем параде, при всех своих драгоценностях, прихватив свою дочку, герцогиню Беррийскую, кардинала Дюбуа и избранных дам и кавалеров двора, отправился оказать почтение Божьей Матери и ее супругу. Прабабку мою так чтили при дворе, что она, единственная иностранка, сподобилась пойти с ними вместе. До конца своих дней она сберегала парчовое платье с меховой оторочкой и длиннющим шлейфом, которое надела для этого случая.

Регент ужасно разволновался, когда ему доложили о происшествии. При виде Пресвятой Девы он пришел в небывалый экстаз. Качался, постанывал. Надо вам сказать, что красота Божьей Матери, не имея себе равных, была, однако, такого сорта, что не будила никаких земных страстей. С подобным герцог Орлеанский еще в жизни своей не сталкивался, и он не знал, что ему предпринять. Он краснел, он бледнел и в конце пригласил ее отужинать у герцогини Беррийской, обещался выставить вина и влюда, доселе не виданные, и пригласить графа Нуарси и мадам де Паравер.

Герцогиня Беррийская в те поры была на сносях, и злые языки поговаривали, что не без помощи отца своего, Регента. Она кинулась в ножки Пресвятой Деве: «Ах, милая-хорошая Дева Мария, прости меня. Сама вы ты никогда до такого не допустила, я знаю. Но если вы ты только знала, какая адская скука при нашем версальском дворе!» Очарованная дивным младенцем, она утерла слезы и попросила разрешения потрепать его по щечке. «Клубника со сливками! — вскричала она. — Ни дать ни взять, клубника со сливками!» Кардинал Дюбуа приветствовал святого Иосифа с особенной овходительностью. Он сообразил, что этот святой не станет приставать к Богу со своими ходатайствами, но если уж чего попросит, отказа ему не будет, ибо Господь ему многим обязан. Регент бросился моей прабабушке на шею, весь в слезах, и воскликнул: «Она ни за что, ни за что не придет! Ах, мадам, вы женщина добродетельная, посоветуйте, что же мне делать?» Все это записано в прабабушкиных мемориях.

Заговорили о путешествиях, и канониса развлекала их приятными воспоминаниями юных дней. Она воодушевилась, старое лицо свежо раскраснелось под белыми кружевами. Время от времени она привегала к своему любимому жесту, изящно почесываясь острым коготком мизинца.

Ты счастливица, друг мой, — сказала она Афине. — Ты смотришь на мир, как на жениха, с радостью и изумлением все больше нового в нем открывая. А нам, тем, кто отпраздновал с ним золотую свадьбу, увы, нам лучше умерять свое любопытство.

Мне вы хотелось, — сказала Афина, — отправиться в Индию, где король Авы теперь сражается с английским генералом Амхерстом. У него, пастор Розенквист мне рассказывал, есть в войске тигры, овученные сражаться с врагом…

Увлекшись, она опрокинула вокал, он разбился, и вино пролилось на скатерть.

— Да, — сказал Борис, не имея намерения говорить о пасторе Розенквисте, в котором он чуял противника (берегись, подсказывал ему внутренний голос, тех, кто никогда не участвовал в оргии и не знает, как рожает женщина), — я хотел вы удалиться от света и жить на пустынном острове. Ни к чему не тянется так наша душа, как к морю. Любовь человека к морю — бескорыстная любовь. Мы не можем его возделывать, не можем пить его воду, в его объятиях мы умираем. И все же вдали от моря душа наша томится и сохнет, как выброшенная на берег медуза.

— К морю! — вскрикнула канониса. — Нет, нет, ни за какие деньги, никогда, никогда!