Семь домов Куницы

Мне не пришло в голову искать причину их разногласия, как и доискиваться скрытого смысла в замечании Кардинала.

— Мне тоже может понадобиться наводка от артистки. Не обойдётся без базара с легавыми, но лучше их против себя не настраивать, потому что от них мне ещё получать ксиву для страхкомпании.

Я пошла к Виктории.

Вера приняла меня холодно, как назойливого человека. Она нисколько не изменилась, всё так же была подвержена утренним депрессиям, невротическим размышлениям, во время которых мелкие неприятности вырастали до размеров катастрофы. С такой же силой терзали воспоминания о собственных и причинённых другим обидах, унижениях и поражениях, испытанных как вчера, так и сорок лет назад. Это всё окружало, было свежим и болело, как обнажённый нерв.

В начале дня её следовало бы избегать, но у меня не было выбора. Только в это время её было можно застать.

— Ну чего вы ко мне зачастили! Недавно была твоя мать.

— Моя мать? Как она выглядела?

Вера описала Нонну в её глянцевой, выходной ипостаси.

— Зачем она к вам приходила?

— Облить грязью Мартина. Сухой нитки на нём не оставила. Называла его Кубышкой и хотя её никто не просил, рассказывала, какие он совершал преступления. Якобы он смылся в Париж, потому что у него земля начала гореть под ногами.

— Она представилась моей матерью?

— Да. «Я мать Мустелы», — так она сказала. — Она очень тобой гордилась, очень хвалила. Ты будто бы зарабатываешь много денег и очень хорошая дочь. А скоро должна выйти замуж за богатого парня, резчика по дереву, у которого хозяйство и дом над Озером.

Я так и остолбенела. Лишь глубоко в сознании взрывались факты: Нонна — самая лучшая куница в городе, гостиничная крыса, предметы, украденные у Веры, вместе с вырезками рецензий, иллюстрированных её фотографиями в костюмах для оперных представлений, с её сценическим именем.

В серой папке, путешествующей вместе со мной из Дома в Дом, самом настоящем горбу дромадера, находилось и такое врачебное заключение: ребёнок очень молодой матери. И слова Нонны: «Ты так её ненавидишь? Ведь она тебя выпустила на свет, дала тебе жизнь, снабдила дорогим украшением». И недавнее заявление Кардинала: «У неё есть право отказаться от дачи показаний». И злость Дедушки на него, несоразмерная с невинным замечанием.

Я была слепа. Ничего не понимала, а может, только эффективно оборонялась от правды, чтобы не начать ненавидеть. Моё сердце чувствовало, и наверно поэтому я так сильно стремилась к ним, а может, я стремилась к ним, потому что только они проявляли ко мне мало‑мальский интерес.

Хаос.

И радость. У меня есть настоящий дедушка. Пра — но не выдуманный. И чувство горечи — я потеряла Нонну! И злость: это Они, мои ближайшие родственники, обрекли меня на страдания, на ужасное детство, на сиротство, на судьбу Куницы. Горечь и безразличие, желание отомстить и сочувствие.

Бежать от старого урки, пусть он подохнет на пепелище своей воровской халабуды, пусть для него наступит такая же подлая, одинокая старость, какое для меня они предназначили детство. Но тут же волна тепла смывает это чувство, разъедающее, как кислота. Бежать к нему, единственному близкому человеку, моему Пра. Запутавшись в противоречиях, я стояла, как истукан, и не могла прийти в себя.

— Что с тобой? — удивилась Вера.

— Нет, ничего. Мне уже надо идти.

— Подожди, — она отодвинула поднос с нетронутым завтраком. — Кофе не выпьешь?

— Спасибо, нет.

Она разглаживала дамастовую скатерть с вышитой эмблемой «Орбиса» и что‑то взвешивала в себе, словно не могла решиться сказать это вслух.

На ней было надето очень красивое японское кимоно, причёска и макияж — без излишеств, в ушах и на пальцах — обычная сумма каратов, и кроме элегантных личных мелочей, облагораживающих стандартность гостиничного номера, её окружала гнетущая атмосфера одиночества и опустошения.

— Ты случайно не знаешь, как там дела у Мартина? — будто отхаркивая рыбью кость, вымучила она имя Кубышки.

— Не знаю.

— Он вернулся, или до сих пор находится во Франции?

— Не имею понятия.

— Он исчез из моего поля зрения зимой в Шамони́, я думала...

Позднее я не могла точно вспомнить, как я оттуда вышла. Обращённая внутрь себя, я к тому же находилась под прозрачным, но очень плотным колпаком. Хоть и видно, что происходит вокруг, снаружи не поступает никаких сигналов. Видимая действительность возможно и существует, но меня не касается.

Я попыталась сосредоточиться.

Не следует принимать близко к сердцу то, что диве наговорила Нонна. Он пришла отомстить Кубышке, глупо, по‑бабски, нанося удары вслепую без разбора. Она даже не дала себе труд предварительно уяснить положение дел.

С глазу на глаз со славой она почувствовала себя худшей, ничего не значащей, обыкновенной. Далеко ей до этой знаменитой, богатой женщины, носящей бриллианты без опасения, что кто‑то её узнает или потребует объяснить, откуда они у неё. Чтобы упрочить свою позицию, с ходу придумала нечто, чего у той не было. Дочь. Я пригодилась. Я не была абстракцией. Вера меня знала.