Сельский врач

Она усадила новую знакомую на кушетку и стала расспрашивать, откуда Вера приехала, где работала раньше. Богатырева доверчиво рассказала: в этом году она окончила медицинское училище и получила назначение в Зареченский район, из района ее направили сюда, в больницу. О новом докторе, как ни добивалась Юлия, Вера ничего не могла рассказать, потому что они только сегодня познакомились перед самым отъездом в Федоровку. За все сорок километров пути доктор Донцов даже словом не обмолвился о себе, зато ее, Веру, расспросил обо всем подробно: и как училась, и что умеет делать, и нравится ли ей медицина.

— А ты бы тоже спросила у него: и как учился, и что умеет делать, и нравится ли ему медицина, — с улыбкой сказала Юлия.

— Постеснялась. Он такой серьезный и, наверное, сердитый…

— Серьезных боишься? Ну идем, Верочка, жить будешь вместе со мной и не возражай, с квартирами здесь трудно. Комнатка у меня хоть и маленькая, но хватит на двоих, нам не танцевать в ней. На танцы будем ходить в колхозный клуб.

2

В свое время Василий наслушался всякой всячины о сельских больницах: дескать, грязь там, колченогая мебель и медики похожи на трубочистов, но сейчас он был приятно удивлен и обрадован, увидев не то, чего побаивался. Федоровская больница поразила его чистотой и опрятностью. В амбулатории столы и кушетки были покрыты белоснежными простынями, стулья, медицинские весы, спирометр в белых чехлах, на окнах свежие, накрахмаленные занавески. В коридоре стационара, светлом и просторном, было тоже чисто и уютно. На крашеном полу — длинная ковровая дорожка, на тумбочках — белые салфетки и цветы.

Василий одобрительно посматривал на медицинских сестер и пожилую санитарку, зная, что их руками поддерживается чистота и порядок в больнице. Суханова и Луговская, в белых косынках с красными крестиками, в чистых отутюженных халатах, опрятностью своей не отличались от сестер городских клиник, а сам Корней Лукич, в белой шапочке, видом напоминал профессора.

Василий побывал в каждой палате, там светло, чисто, стулья и спинки кроватей тоже в белых чехлах, незанятые койки аккуратно заправлены.

Стационарных больных было немного. Корней Лукич знакомил доктора с каждым, и Василия удивляла осведомленность фельдшера: тот, не заглядывая в истории болезней, называл диагнозы, подробно докладывал о результатах лечения.

— А вот наша операционная, — с нескрываемой гордостью проговорил старый фельдшер, отворяя дверь, и вдруг нахмурился, сердито дернул седыми усами, увидев на полу какой-то фанерный ящик и стопку выстиранного белья на операционном столе. — Это что еще за фокусы такие? — с гневом обратился он к Луговской.

Нина Суханова бросилась убирать белье, а Корней Лукич сверлил старшую сестру колкими серыми глазами и осуждающим тоном продолжал:

— Вот ведь народ какой! Сказано было, чтобы в операционную ничего постороннего не заносили! Так нет же, кладовую устроили!..

Корнею Лукичу было неловко перед новым доктором, перед хирургом.

— Уж сколько времени комната пустует, — огрызнулась Луговская.

— Пустовала. Теперь не будет, — убежденно возразил старый фельдшер и посмотрел на доктора, словно адресовался к нему за поддержкой.

Еще будучи студентом, Василий каждый раз входил в операционную с чувством благоговения и всегда восхищался какой-то сказочной чистотой, обилием света, ослепительной белизной стен. Клиническая операционная — высокий просторный зал — казалась ему местом нерукотворного колдовства, и не напрасно называли это место святыней. Он даже не в силах был представить, что «святыня» может выглядеть как-то иначе, но сейчас увидел небольшую угловую комнату с запыленными окнами, с потускневшими стенами, на которых чернели шрамы трещин, и у него было такое чувство, будто вместо оригинала чудесной картины ему показали неумело намалеванную копию…

— Давно операционная бездействует? — угрюмо поинтересовался он.

— Давно, Василий Сергеевич, — со вздохом ответил Корней Лукич. — Перед войной работал у нас отличный хирург. Он своими руками операционную оборудовал, инструментарий подбирал. С фронта обещал опять сюда вернуться, да вот не вернулся, головушку сложил в сорок пятом в Берлине…

— Неужели после него никто не занимался хирургией?

— Приезжал один хлюст, недели две поработал и был таков. Условия, говорит, не подходящие для творческого роста. А какие еще условия нужны? Главное, чтобы душа к работе лежала. Операционную подновим, подкрасим. Она у нас когда-то лучшей в районе была, из райцентра больных сюда направляли. Все, Василий Сергеевич, от человека зависит. Всякий дом хозяином красен. А вам здесь теперь и быть хозяином.

«Быть хозяином… — в мыслях повторил Василий. — Хозяином чего? Вот этой комнатушки? Незавидное хозяйство», — с огорчением думал он и вдруг уловил изучающе цепкий взгляд Корнея Лукича. Глаза старого фельдшера как бы говорили: «А не окажешься ли и ты, молодой человек, таким же хлюстом, как твой предшественник, походишь недельку-другую, а потом шапку в охапку и поминай как звали…»