Секта эгоистов

Гаспар поднял руки, прося тишины. После множества шуток и смешков ему дали говорить, надеясь на какую-нибудь новую экстравагантную выходку.

— Пусть мне дадут кинжал, и я покажу вам, кто есть Бог.

Ему протянули кинжал.

Он поднял оружие обеими руками и на мгновение задержал его над головой.

— Если бы я был человеком, я бы испытывал страх. И бы дорожил жизнью.

Воцарилась глубокая тишина.

— Я Бог, и потому я убиваю себя.

Резким движением, не дрогнув, он вонзил кинжал себе в живот.

Он ощутил страшную боль, ожог. Выхватив кинжал из раны, он отшвырнул его далеко от себя и увидел, как хлынула кровь из-под его камзола, заливая панталоны и чулки. Ему показалось, что жизнь уходит из него, что пол поднимается ему навстречу, голова его закружилась, и он рухнул у подножия алтаря.

Толпа была в восторге!

Одни вопили «Самозванец!», другие требовали «Еще!», мужчины осыпали его оскорблениями, дети топали ногами, а женщинам хотелось посмотреть. Бургиньону стоило немалых трудов унести истекающее кровью тело своего хозяина.

Душевные раны заживают дольше телесных.

После двух недель, проведенных в постели, Гаспар уже мог вставать, наклоняться, ходить, спускаться и подниматься по лестнице, однако гнев все еще бурлил в нем, черный, густой, неизбывный. Все было кончено. Он ненавидел людей, этих глупых тварей, назойливых, непочтительных, бесчестных, легкомысленных, пустых и глумливых; он горько сожалел, что населил ощутимый мир этими мошками-кровососами, которые так отравляли жизнь ему — Богу.

Всякая ненависть — это почти всегда разочаровавшаяся любовь. Разочарование же было головокружительным.

Он более не выносил ничьего присутствия, за исключением Бургиньона и врача, приглашенного родней.

Гаспар был особенно доволен тем, что изобрел врачей. «Хоть на этот раз, — думал он, — я не ошибся». Врач делал ему перевязки, утешал его, а главное, прописывал в качестве болеутоляющего средства опиум.

С этой последней находкою Гаспар поздравлял себя от всей души. Снадобье делало мир выносимым. Стоило его принять, как тотчас же служанки с кухни становились более расторопными, а Бургиньон начинал с меньшей ленцой выполнять приказания хозяина. Действие опиума распространялось даже на неодушевленные предметы: благодаря ему книжная полка, свалившаяся Гаспару на голову, оказалась не такой уж тяжелой, а угол кровати, о который он ударился ногой, — менее острым. Словом, опиум самым благотворным образом влиял на все Творение, и Гаспар решил более без него не обходиться.

Как— то вечером он выпил на целый пузырек больше, чем прописал ему доктор, и погрузился в пучину величайшего блаженства, где предметы лишились всякой окраски, очертания утратили четкость и куда людям вовсе не было доступа; врач констатировал временную кому.

В страшном гневе на пациента, эскулап в черном одеянии забрал все свои флакончики и коробочки, объявил Гаспара выздоровевшим и прекратил свои визиты.

И действительно, Гаспар выздоровел…

И вместе с болезнью исчез врач.

А вместе с врачом и опиум.

Однажды утром он проснулся с ощущением, что на голову ему давят невидимые чугунные гири.

Он крикнул, чтобы вновь послали за доктором, но никто не отозвался — у Бургиньона был выходной.

Собрав все свои силы, Гаспар отправился к врачу сам. Он шагал более двух часов, чтобы в конце концов услышать от судомойки, что господин доктор принимает тяжелые роды в нескольких лье отсюда и навряд ли воротится до наступления ночи.

Назавтра было то же самое. Какая-то фермерша рожала где-то у черта на куличках.

Нет врача, нет и опиума. И по-прежнему эта мигрень…

Возвращаясь несолоно хлебавши, один на пустынной улице со своим недомоганием, Гаспар вдруг осознал, что вот уже два дня он только и делает, что просит, умоляет, клянчит. Он, Творец, оказался в положении просителя! Он вновь расшибался о запертые порота мира, который сам же и сотворил!

Это было уже слишком. И тогда к ненависти добавилась жажда мщения. Он воротился в замок и затворился на своем чердаке.

На протяжении нескольких часов типографский пресс стучал без перерыва. Гаспар появился только к ночи, нагруженный странными пачками бумаги.

Проснувшись на следующее утро, все домочадцы и прислуга обнаружили на дверях своих комнат прикрепленные листы бумаги со следующим предуведомлением:

Трепещите, смертные,
ибо близится час.
Грядет Страшный суд.
Заслуги и грехи каждого из вас
будут наконец взвешены.
Бойтесь, внемлите,
ибо час настает.

Все хохотали. Много, долго и очень громко.

Однако, когда служанки, вернувшись с рынка, рассказали, что Гаспар расклеил свое объявление на стенах по всему городу, стало не до смеха. Дело принимало неприятный оборот, люди и так слишком много судачили, и дом де Лангеннеров становился посмешищем.

Семейный совет состоялся незамедлительно.

К концу дня Гаспар открыл глаза и обнаружил у своей постели Бургиньона, с испугом глядевшего на него.

— Что с тобой, мой добрый Бургиньон? Мне кажется, тебя что-то тревожит…