Секира и меч

Дружинники закричали на копейщиков, чтобы те не метали больше копий, ибо в неразберихе и давке копья больше вредили своим, нежели досаждали Глебу. Так же и лучники не могли применить свое грозное оружие и вынуждены были взирать на то, как побратимов их избивают, будто скот перед пиром.

Ступень за ступенью отвоевывал Глеб, валились бездыханные воины к его ногам. А он сталкивал их дальше вниз, порой поскальзываясь на их крови…

У Глеба уже была во многих местах изорвана рубаха. На плечах, на груди, на руках кровоточили раны. И секира его иззубрилась, и дребезжало надтреснутое древко.

А руки были красные от крови…

И вот лестница — кровавое побоище — осталась позади. Только двое крепких молодых дружинников кое-как сдерживали натиск Глеба. Но они уже сопротивлялись больше оттого, что им некуда было деваться, нежели из радения выручить Мстислава и Святополка. Эти двое медленно пятились по каменному коридору и вяло отражали выпады Глеба.

Глеб кричал им:

— Бросьте оружие! Я не трону вас.

Но они молчали, будто не понимали его, и не бросали мечей.

Коридор был узок. Волк и Щелкун здесь могли бы сдержать и тысячу храбрых воинов, равно как и те двое дружинников, укрепившись сердцем, могли бы с легкостью остановить великана Глеба.

В каком-то углу, не то нише, Глеб заметил — мелькнула тень. Глеб присмотрелся: на крохотной скамеечке у узкого, заложенного поленом окна-бойницы сидел старик. Он глядел на Глеба помертвевшими от ужаса глазами.

Глеб выбил ногой полено из бойницы. Сразу стало светлее.

Старик не двигался. Можно было подумать, что он умер.

Тронув его за плечо, Глеб спросил:

— Мстислав там? — он показал вперед по коридору, где стояли, тяжело дыша, два дружинника. — Я правильно иду?

Старик закрыл глаза и не ответил. Козлиная жиденькая бородка его мелко-мелко дрожала.

Глеб пошел вперед по коридору. Дружинники пятились, не поднимая больше мечей; потом они скользнули в другую нишу и остались там. Глеб, взглянув на них спокойно, прошел мимо.

Перед ним была дверь — небольшая, в рост человека, обитая крест-накрест полосами железа. Глеб попробовал толкнуть дверь ногой. Она оказалась запертой. Тогда Глеб навалился плечом. Дверь даже не скрипнула.

Глеб крикнул:

— Мстислав! Неужели ты прячешься?

Из-за двери не было ответа.

Глеб засмеялся:

— Старый Владимир очень огорчится, когда узнает, что сын его прятался, как женщина.

И он посильнее ударил секирой в дверь. Тяжелое лезвие перерубило одну из железных полос и впилось в древесину.

Глеб ударил и второй раз, и третий… Шум битвы позади него не стихал. Волк и Щелкун все еще сдерживали дружину где-то в начале коридора.

Глеб продолжал насмехаться:

— Мстислав, стыдись! Неужто ты лишь перед безоружным стариком герой?

Не было ответа. И крепка была дверь.

— Мстислав, ты искал меня! Вот я пришел! А ты заперся…

Глеб, широко размахиваясь, кромсал дверь. Одна за другой отскакивали перерубленные железные полосы, сыпалась на пол щепа, выскакивали дубовые клепки. Глеб уже видел через дыры часть трапезной, видел стол, подпирающий дверь изнутри. Вот он выломал еще одну доску и заметил наконец Мстислава и Святополка. Те, оглядываясь на дверь, пытались открыть окно во двор. Но окно это, возможно, никогда не открывали, и, сколько князь и киевлянин ни тянули за ручку, у них ничего не получалось.

Глеб смеялся и говорил обидные речи:

— Я думал, ты князь! А ты, как последний безродный челядин, убегаешь от боя.

Мстислав и Святополк помогали себе мечами: остриями клинков они поддевали раму. Однако древесина обламывалась, а рама и не думала открываться.

Тем временем Глеб все выбивал из двери доску за доской. Вот он уже просунул в дыру руку и сбросил засов.

Князь в испуге оглянулся и, оставив раму, изо всех сил ударил мечом по окну. С громким звоном рассыпались и полетели вниз разноцветные венецианские стеклышки.

Глянув на пустой двор, Мстислав возопил:

— Эй, кто-нибудь! Тащите лестницу…

Глеб, отталкивая ногой дубовый стол, слышал, что князю ответили какие-то женские голоса.

Мстислав глядел вниз свинцовыми злыми глазами, а девки-челядинки метались по двору в поисках большой лестницы.

— Живее! Живее!.. — поторапливал их и Святополк.

Когда князь и киевлянин в очередной раз оглянулись, Глеб уже стоял перед ними. Секира его — большая, окровавленная, выщербленная — была страшна. Мстислав и Святополк не в силах были отвести от этой секиры испуганных глаз; они как будто были заворожены секирой.

Глеб поднял ее.

Святополк, дико закричав, кинулся к Глебу; Святополк целил ему мечом в живот. Но секира была быстрее. Большой силы удар в голову остановил Святополка. Удар был нанесен сверху вниз, и так получилось, что острое лезвие отсекло у киевлянина лицо. Сам киевлянин упал в одну сторону, а лицо его, почему-то ставшее вдруг похожим на коровий блин, пало к ногам Глеба. В злой усмешке продолжали кривиться губы.

Мстислав при виде этого зрелища стал бледен как смерть. Бессознательным движением он ощупал свое лицо — на месте ли?

Глеб сказал:

— Я не успел спросить его про Анну. Но про Аскольда не забуду у тебя спросить.