Сейчас и навечно

Она засмеялась и, похрамывая, ушла в комнату Оливии. Я натянул боксеры и сел у изголовья кровати, слушая, как из монитора доносится детское «Дали-ин» и как Дарлин отвечает ей ласковым голосом, подражая разным звукам, чтобы рассмешить ее.

Дарлин вернулась в спальню с Оливией на руках. Моя маленькая девочка потирала сонные глазки, накручивая на пальчик локон Дарлин.

– Посмотри, кто проснулся. – Дарлин легонько качнула Ливви на руках. – Скажи «доброе утро, папочка».

– Папочка, – повторила Ливи, как вдруг ее внимание привлекло что-то за окном. – Тичка, тичка… – Она протянула руку.

И Дарлин подошла к окну.

– Что ты видишь? Птичку?

– Тичка.

Свет струился из окна на Дарлин, держащую моего ребенка, и я впитывал каждую деталь. Голубой цвет рубашки на фоне бледно-желтой пижамы Оливии; солнечный свет, отливавший золотом с оттенками красного от каштановых прядей Дарлин; голубые глаза Оливии, когда она указывала рукой на что-то, что было видно только им двоим.

Я видел только их, запечатлевал своими глазами, и моя фотографическая память улавливала все нюансы, сохраняя их навсегда.

* * *

В понедельник утром я приехал к судье Миллеру ровно в восемь часов. Роджер, естественно, был уже на месте.

– Как эссе? – спросил он, бросив на меня короткий взгляд.

– Никак, – ответил я.

Его глаза широко раскрылись от удивления, и еле заметная улыбка коснулась уголков губ.

– Что это значит?

«Это значит, что я невероятно рискую и, возможно, упускаю шанс оказаться на работе своей мечты».

– Увидим. – Я пожал плечами.

Роджер скрыл свою торжествующую улыбку, и его пальцы погладили гладкую папку, в которой, без сомнений, находилась его идеально составленная и дополненная комментариями работа.

Мои руки были пусты.

– Джентльмены, – подошел судья Миллер.

Мы прошли следом за ним в его кабинет и ждали, пока он сядет за свой стол.

– Присаживайтесь. Итак. Экзамен, – начал он без лишних предисловий. – Я знаю, что результаты объявят через несколько недель, но как вы себя оцениваете?

– Отлично, Ваша честь, – выпалил Роджер. – Я уверен на все сто.

– Мистер Хаас? – обратился судья ко мне.

– Не знаю, Ваша честь, – честно ответил я. – Я сделал все, что от меня зависело. И горжусь проделанной работой. – Я пожал плечами. – Больше мне нечего вам сказать.

Миллер кивнул.

– Разумеется. Ваши работы, пожалуйста.

Роджер оживился и передал судье папку, который бегло ее пролистал, а затем посмотрел на меня.

– Я не написал эссе.

– Ясно, – нахмурился судья Миллер.

Роджер рядом со мной заерзал на стуле, предвкушая свою победу.

– И по какой причине вы не смогли выполнить задание?

– Отчасти я не подготовлен, потому что оказался втянутым в битву за опеку над моей дочерью.

Судья откинулся на спинку стула.

– Вы выиграли?

– Да, – сообщил я. – Но я не должен был. Не на законных основаниях.

Слова, которые были стянуты в тугой узел и заперты в моем сердце, распутались. Наконец-то. Не на бумаге, написанные черным по белому, а в словах, сказанных одним человеком другому.

– Я выиграл опеку над своей дочерью, хотя формально она не является ей. Я не успел уложиться в предписанный законом срок, по истечению которого имел бы право вписать свое имя в свидетельство о рождении. И без моей крови в ее жилах я бы потерял ее из-за внезапно появившихся бабушки и дедушки, которые были готовы обеспечить ей безбедную жизнь.

Я чувствовал, как взгляд Роджера метался между мной и судьей, внимательно следил за тем, как мои слова влияют на него.

– Я действительно пытался написать что-нибудь, – добавил я. – О своей матери, которую убил пьяный водитель. Что хочу стать прокурором и выполнять свою работу лучше, чем тот, который пошел на сделку и выпустил убийцу на свободу. Он отпустил его, моя мать умерла, а семья раскололась на части. Мой отец, брат и я оказались оторванными друг от друга из-за одного алкоголика, по которому я судил обо всех других зависимых.

Судья Миллер сцепил пальцы рук, положив на них подбородок, и продолжил слушать меня.

– Я запоминал факты и цифры, статистику и показатели рецидивов, рисующие мрачную картину преступлений, совершенных на почве алкогольного или наркотического опьянения. Если бы я написал эссе, состоящее из одних цифр, вы бы отдали работу Роджеру. Но я встретил женщину, которая борется с той же самой зависимостью, что и мужчина, убивший мою мать. Единственная разница в том, что она никогда не сдавалась, даже когда в нее никто не верил. Когда я в нее не верил. Но эта женщина… она показала мне жизнь. Не законы и нормы, а то, что между ними.

Судья Миллер не отрывал от меня взгляда, и я подавил нервный вздох, пытаясь сохранить крохи профессионализма.

«Это жизнь. Порой она очень запутана».