Седьмой урок

— Вы где обедаете, — спросил Богдан Протасович, — дома или в столовой?

— Дома. По причине желудка и печени.

— Дома-а… — протянул Богдан Протасович, прислушиваясь к теплому, уютному слову, — представьте, и мне пора домой…

— Долго не задержу. Придется уделить время, Богдан Протасович.

— Ну что ж, прошу вас, — Вага предложил стул, не тот, на котором только что сидел Василь Корж, а прямо перед собой, по другую сторону стола.

— Богдан Протасович, разрешите говорить откровенно.

Вторично в этот день Шевров начинал откровенный разговор.

— Звонил Брамов. Вы знаете его — из отдела…

— Да, нам приходилось встречаться с товарищем Брамовым.

— Завтра он прилетает с комиссией… — Шевров присел к столу, — надо как-то подготовиться, — проговорил Шевров таким тоном, будто оказывал Ваге неоценимую услугу.

— Разве мы не готовы, Серафим Серафимович?

— Вы как-то рассеялись, Богдан Протасович, отошли от насущных вопросов, слишком много времени уделяете молодым.

— Здесь не может быть слишком много. Может быть только слишком мало.

— Непомерно много. Это не мое личное мнение. У нас сейчас создалось исключительно благоприятное положение в лаборатории актина. Исключительно благоприятный момент. А вы рассеиваетесь. Слишком много доверяете самостоятельных работ молодым. Могут затормозить, потянуть назад…

— Серафим Серафимович, бога побойтесь, как могут тянуть назад самостоятельные работы? Назад тянут несамостоятельные!

— Как знаете, Богдан Протасович. Мой долг — обратить внимание.

Серафим Серафимович положил черную папку на стол, но на этот раз не раскрывал, отодвинул и тут же позабыл о ней, отрешась от служебных дел.

— Богдан Протасович, по правде говоря, я заглянул не для официальных разговоров. Разрешите по-дружески, в качестве коллеги по институту, в качестве сверстника, если хотите…

Серафим Серафимович еще чуть дальше отодвинул папку.

— …Конечно, все еще впереди, — продолжал Шевров, — однако приходится тщательно взвешивать. Актин — это хлеб насущный. Вся ваша жизнь, опыт, знание — все связано с лабораторией «Актин»… — Шевров говорил все настойчивее. — Желаете или не желаете, а придется прийти к выводу, Богдан Протасович. Всякое открытие имеет свою молодость, золотые годочки и свой износ. Извините, но это закон. Примеров тому множество. Только еще вчера актин был в зените. Сегодня еще имеет вес. При известном внимании и усилиях можем выйти и занять надлежащее место не только у нас, но и в мировом масштабе. А завтра…

— Все как-то не по-людски у вас, Серафим Серафимович. Заботитесь и печетесь о том, во что… не верите!

— Теряем драгоценное время, Богдан Протасович. Вот о чем забочусь.

— Серафим Серафимович, у меня был школьный дружок по фамилией Буцим. Так этот Буцим в подобных случаях обычно говорил не «выйти», а «выскочить». Так и говорил: «Сейчас как раз время выскочить». Ему страшно хотелось выскочить и греметь. И, представьте, выскочил! Гремит. Чем уж гремит и кому от этого польза, не знаю. Но гремит.

— Ну что ж, принимаю. Пусть — выскочить. Меня не пугает это слово. Если не быть впереди, значит, быть позади. А задним невеселая жизнь достанется.

— Голубчик, я никогда не стремился к веселью.

— Дальтонизм какой-то, честное слово. Не воспринимаете яркой краски, — Шевров говорил уже запальчиво, толковал относительно понимания главного, понимания порядка.

— У вас изуверское представление о порядке, — пробормотал Вага. Богдану Протасовичу дышалось все трудней, никогда еще он не чувствовал себя так мерзко. — Совершенно искренне хочу уяснить, что разделяет нас, Серафим Серафимович. Почему так по-разному смотрим на вещи, почему никак не можем понять друг друга?.. — Богдан Протасович пытался собраться с мыслями. — Пожалуй, все сводится к одному слову. Все лишь к одному слову: в е д о м с т в о! Вот оно, жесткое слово, которое разделяет нас — ведомство, вместо живых людей, добра, любви, счастья. Все, что было святым, великим для целых поколений, вы сводите к ведомственному распорядку.

— Богдан Протасович, я протестую!

— Душно!

Вага откинулся на спинку стула.

— Здесь очень душно. Откройте, пожалуйста, окно…

И, не дожидаясь, пока Шевров выполнит просьбу, бросился к окну.

— Весна! Удивительно ранняя весна. Хорошо! И не верится, что на земле существуют конторы, входящие, исходящие. Непонятно, как могут быть рядом весна и конторы.

«…А что если Шевров прав? Может, действительно надо выскакивать и греметь?..»

«…Но русская наука никогда не была крикливой!»

Весна. Солнце озаряет землю, детвора шумит, заглушая щебетанье птиц.

Откуда-то, наверно, из преисподней, доносится голос Шеврова:

— Богдан Протасович, я решительно протестую!

— Нет уж, погодите, товарищ Шевров. Вы сами напрашивались на откровенный разговор. Так будем говорить откровенно. Я долго, терпеливо слушал вас, товарищ Шевров. Пришел черед вам послушать.

Разговаривали негромко, не повышая голоса, сдержанно, как подобает интеллигентным людям: