Седьмой урок

— Как дальше предполагаете, Богдан Протасович, пешочком или, может, подъедем?

— Ты все время преследовал меня?

— Не решался подъехать. У вас разговор был…

Прудников терпеливо ждал, пока рядом утвердилось плечо Богдана Протасовича и, только убедившись, что дверца плотно захлопнута, что профессору деться некуда, погнал машину и проворчал:

— У нас тут все-таки не Ясная Поляна, чтобы исчезать!

Часы отбивали слышнее, чем мотор. Плавный ход машины убаюкивал Вагу, он готов был примириться с неожиданным покоем. Прудников бережно подруливал «ЗИЛ». Однако этого бережного молчанья хватило не надолго:

— Одно мне не нравится, Богдан Протасович: не компанейский вы человек! Все один да один!

— Когда я один — я со всеми! — отозвался Вага, не размыкая глаз.

На реке скрежетал и дробился лед, покрываясь белесой пылью. Воздух застыл, одинокое, едва различимое облако, пронизанное светом звезд, медленно поднималось ввысь, растворялось в глубине.

За излучиной реки Вага попросил остановить машину. У подножья холма перед земляной дамбой толпились люди, виднелись квадраты грузовиков и самосвалов, освещенные фарами. Доносились возгласы, обрывки фраз, споров. Вага увидел выхваченную фарами из темноты знакомую фигуру бригадира садоводческой бригады. Люди суетились у промоин, укрепляя дамбу, засыпая бреши землей, камнями, щебенкой, подгоняли машины окриками, как быков; грузовики сменяли друг друга, хлюпая колесами в воде и грязи, взбирались на гору. На их место подкатывали новые машины, шаг за шагом отвоевывали землю.

Две сверкающие в свете фар острые ледяные клешни, протаранив земляную дамбу, протянулись к дороге.

Вага узнавал дружинников и детдомовских ребят, мелькнули лица Татьяны и Степана. Но тотчас в темноте все потонуло. И только окрики, похожие на команду:

— Давай сюда! Даешь людей!

Кто-то с грузовика кинул Ваге лопату:

— Принимай!

И он принял лопату и выполнял, что приказывали, что требовалось самим делом, создавшейся обстановкой. Работал, стараясь не отставать от других, ни о чем не думая, не отдавая себе отчета.

— Сгружай… Принимай… Сюда давай…

Острые, сверкающие клешни меркнут, втягиваются, как когти, в черноту земли, прорвавшийся поток отступает.

Вага останавливается перевести дух, опирается на лопату. И чувствует на себе взгляд, пытливый, ощутимый, как прикосновение руки.

Оглянулся — женщина в светлом платье.

— Чудно, — тихо говорит она, — сейчас, при фарах заметила, что ты седой. А тогда нет. Днем не заметила, а ночью вижу.

Глаза по-весеннему влажны и теплы. За ее плечом молодые деревца с тонкими нежными ветвями. Она смотрит на пронизанное звездным светом небо.

— А все равно на весну повернуло!

Сколько времени прошло, Вага не знал — из темноты, рокота и гула возник голос Прудникова:

— Все!

Виктор Прудников отобрал у Богдана Протасовича лопату:

— Тут только начни…

Как малого ребенка, отвел Вагу к машине. Черный лимузин сверкал лаком среди тусклых пятен самосвалов и грузовиков. Только на радиаторе и никелированных колпаках налипла грязь. Прудников отвернулся от грязи, распахнул дверцу.

Бригадир отпустил женщин. Богдан Протасович окликнул ту, с которой работал рядом:

— Прошу в машину. Подвезем!

Она улыбнулась, но не двинулась с места:

— Да чего там, у нас своя трехтонка имеется.

По нижней дороге пробиться было невозможно. Прудников повел «ЗИЛ» в обход через развилку, тем же грейдером, что утром подъезжали к плотине. Прошло с того часа не много времени, но все выглядело теперь по-иному, необъятным представился разлив, и фантастичность открывшихся просторов, сливающихся с чернотой ночи, умножалась переливом огней, светом прожекторов, мельканьем фар. Огни звездной цепочкой протянулись над бетонным хребтом, перекинулись на противоположный берег. Настороженные прожекторы ощупывали плоскости бетона, подступы к шлюзам. Над грохотом и скрежетом водоворота взлетали, перекликались голоса людей.

На плотине, у самого края, словно на командном пункте, резко очерченные фигуры — Вага узнал Лебедева. Чуть дальше — скрытый мелькающими тенями, проворный, суетливый человек. Лица разглядеть невозможно, но подвижность его и непокой сразу привлекли внимание Ваги.

Прудников едва успел притормозить, Богдан Протасович выскочил из машины, кинулся на плотину.

— Сашко!

И уже обнимал инженера Петрова.

— Сашко, старик!

— Богдан, друже! Лебедев сказал мне, что ты вернулся.

— Друже! Хоть бы позвонил. Променял на бетон старого друга.

Прудников вылез из машины, обошел ее вокруг, осторожно перебираясь с камешка на камешек. При свете фар сгрудившихся самосвалов обследовал лоснящиеся бока «ЗИЛа». Потом остановился, поглядывая на плотину, на фигуры Ваги и Петрова, выхваченные световым конусом из темноты.

Лебедев обратился к Богдану Протасовичу:

— Товарищ Петров нас всех опередил. Духом чует напряжение железобетона.

— Что поделаешь, душа-то здесь осталась!

Под прямыми, в упор наведенными лучами, льдины сверкали сколотыми гранями или тускло мерцали белесой спиной, ноздреватой, изъеденной дождями, утопали в непроницаемой глубине.