Седьмой совершенный

Ахмад Башир заснул мгновенно, лишь только голова его коснулась подушки. Имран же, напротив, долго ворочался, пытаясь согреться, затем ему пришлось выйти во двор по малой нужде. Для этого он надел кабу Ахмад Башира, поскольку его одежду слуги унесли сушить. Когда, вернувшись, он стал раздеваться, из какой-то прорехи в одежде вдруг выкатилась круглая белая печать, точь-в-точь такая же, какая была у него.

Абу-л-Хасан отправился на службу и пробыл там до обеда, разбирая каракули агентурных донесений. Обычно он полагался в этом на специального секретаря, но в серьезных ситуациях делал это собственноручно, надеясь найти слово или происшествие, которые придадут его мыслям правильное направление. Но все было тщетно. Наступил час трапезы. В это время чиновники его ранга отправлялись по домам, чтобы отдохнуть, а затем вечером вернуться к своим обязанностям. Так же обычно поступал и Абу-л-Хасан, но сейчас, чувствуя нарастающее беспокойство, он никуда не пошел. Начальник тайной службы отправил слугу к воротам халифского гарема за едой. Повара, обслуживающие гарем, славились свои искусством, а халифские жены назло друг другу заказывали себе столько блюд, что съесть их все не могли. Поварята затем продавали остатки. Любой человек, ожидающий гостей, мог пойти к гарему и купить там самую изысканную пищу, какую не готовили больше нигде в Багдаде.

Пообедав, Абу-л-Хасан в сопровождении секретаря совершил прогулку по территории халифской резиденции. Одну за другой обошел казармы гвардейцев, Яанисиййа, Муфлихиййа, названные так по именам командиров полков грека Иоанна Яниса и евнуха Муфлиха, отборных солдат аскар-ал-хасса и личной гвардии халифа Мухтарин. На плацу позади халифского дворца происходили учебные бои, доносились звон мечей и шумные возгласы. Участники состязаний были окружены плотным кольцом зрителей. Подойдя ближе, Абу-л-Хасан пробрался в первый ряд. Узнавая министра люди, почтительно, расступались перед ним. Абу-л-Хасан с удивлением отметил, что в этот неурочный час среди зрителей очень много придворных высокого ранга и военачальников. Подняв глаза, он увидел, что на трибуне сидит сам халиф ал-Муктадир и с интересом следит за происходящим. Абу-л-Хасан поклонился на всякий случай, хотя был уверен, что его поклон никто не заметит, и перевел взгляд на ристалище:

– Вот оно что, - пробормотал он себе под нос. Среди участников состязания он заметил ладную фигуру евнуха Муниса. Держа в каждой руке по мечу Мунис сражался против четырех тюрок-гвардейцев. В этой игре выбывшим считался солдат, получивший порез или не удержавший в руках оружие. Мечи в руках Муниса разили с такой ловкостью и быстротой, что Абу-л-Хасан сказал вполголоса, обращаясь к своему спутнику:

– Он больше похож на наемника, этот евнух, а тюрки - на евнухов. Как много людей занимаются, несвойственным им делом.

Мунис вывел из строя троих нападавших, а сам получил ранение от четвертого, на этом бой закончился. Под приветственные возгласы участники боя повернулись лицом к халифу и поклонились. Халиф поднял руку в одобрительном жесте и покинул трибуну.

Учебные бои продолжались, но зрители стали расходиться.

Абу-л-Хасан подошел к Мунису и приветствовал его.

– Воистину ты рожден воином, - сказал он.

– Благодарю тебя, о Абу-л-Хасан, - наклонив голову, ответил Мунис, твои слова много значат для меня.

– Ты ранен, - заметил Абу-л-Хасан.

Из порезов на мускулистых руках евнуха шла кровь. Мунис засмеялся.

– Это хорошо, - сказал он, - раны освежают мужскую кровь.

Подошел лекарь и стал обрабатывать раны дезинфицирующим раствором, а затем наложил повязки.

Подождав, пока тот удалится, Абу-л-Хасан сказал:

– Многие, Мунис, завидуют тому расположению, какое выказывает тебе повелитель правоверных. Но я лично думаю, что это лишь малая толика того, чего ты достоин.

Собравшийся уходить, Мунис остановился и изумленно посмотрел на министра.

Был он среднего роста, но прекрасно сложен: стройный, плечистый с тонкой талией. Встретившись с его голубыми глазами, Абу-л-Хасан отметил, что глаза халифа ал-Муктадира тоже голубого цвета. Удивление Муниса было неподдельным. Он, уже привыкший к положению любимца халифа и к лести окружающих, все же понимал, что разговаривает с очень влиятельным человеком в иерархии халифской империи, который совершенно не нуждался в покровительстве евнуха.

– Ты, Мунис, даже не представляешь, на какую должность я тебя рекомендовал, и все бы получилось, если бы не противодействие Ибн ал-Фурата.

– Какую должность, о Абу-л-Хасан?

– На должность силах-салара.

Потерявший дар речи евнух подошел ближе. Даже в самых смелых мечтах оскопленный раб не мог вообразить себе такое.

– Ибн ал-Фурат? - наконец переспросил он.

– Ибн ал-Фурат, - подтвердил Абу-л-Хасан, - ты же знаешь эту знать, потомственных чиновников, они не любят выскочек, даже если они и умные люди, вроде нас с тобой. У них все время случаются провалы в памяти, они забывают, что даже Али пришлось доказывать свое право на имамат.

– Ты не шутишь, Абу-л-Хасан? - спросил Мунис.

– Нет.

– Значит, нам есть, о чем разговаривать.