Седьмой патрон

Речники, вероятно. Один в капитанской фуражке. Пристали они к пустой барже. Понадобился, видно, порожняк…

Недолгая возня — люк откинут.

Речники, больше некому.

Сильвер дыбил загривок. Мышей, что ли, псина чуешь?.. Я зевнул. Э-эх, храпака бы задать.

— Едемский! — окрикнули с баржи.

Неужели речники — моя смена?

— Я! — меня будто подкинуло с места. — Я здесь!

Нечего подскакивать было на подопревших бревнах: загремел я вниз вместе с собакой. Но это меня и спасло — сверкнула вспышка, от бревна, где я только что торчал, как курица на насесте, брызнула щепка.

Ободрался я, насадил синяков. Пес, остервенело лая, кинулся к причалу. Я пополз, укрылся за могучей лесиной, брошенной у штабеля, и достал маузер, теплый от тела.

Первая гильза, выщелкнутая выбрасывателем, обожгла щеку. Второй выстрел был удачнее. Во всем, видно, навык нужен.

Пес завизжал — уже возле баржи.

Ах, лопух, опять по дешевке купили! Бандитов за речников принял. И нажимал спуск, ловя на мушку маузера мечущиеся по барже фигурки: получайте наличными! Пришел и мой черед!

За спиною затрещали то ли доски забора, то ли ворота.

— Шуруй, племяш… Шуруй! — знакомый голос.

Урпин? Дядя Костя?

Пустырь, оказывается, был оцеплен: недаром пес щетинил холку.

Я опустился перед ним на колени. Корки не досталось Сильверу, всего только доброе слово, но он ринулся защитить и принял пулю, предназначенную, возможно, мне.

— Хватит, хватит, — дядя Костя силой отвел меня в сторону. — Сбегай на баржу, девчушка стучится, кулаки, поди, отбила.

— Ну-да… — я не узнавал собственного голоса. — Ну да, из пушки пали, не проснется. Не первый год Вирку знаю. А постучится — тоже не убудет!

Урпин взял у меня маузер. Взвесил пистолет на ладони, вздохнул и, помедлив, отдал.

Качалась на волне лодочка, баюкала убитого. Упал у руля, свесил над водой голову. Второй валялся на барже, третий — на причале…

— Мы по ногам били, живьем хотели взять, но ты положил их, Серега…

Как понять — упрек это или похвала?

Отрывисто гудел на реке буксир, с путей отзывался ему паровоз.

— Ну, запомнится ездка-то? — спросил дядя Костя.

— Спрашиваешь!

— Вот и забудь… Ездка была как ездка, баржа шла, скажем, под углем. Усек?… О грузе не волнуйся, конвой выделен надежный.

И как по заказу, в дальнем конце пирса показались матросы, человек двадцать, с ними двое-трое гражданских и высокий военный в кавалерийской шинели до пят.

Смена. Дождался!

Почему-то, однако, было мне грустно…

После смены

При разгрузке удалось наконец воочию убедиться, какие сокровища скрывала баржа — обшарпанная наша шаланда с сигналами на мачте:

«НЕ ПРИСТАВАТЬ! НЕ ЧАЛИТЬСЯ!»

Собственно, эти предупреждения, как бы ни были грозны, ничего особенного не значили, настолько они примелькались на Двине, носившей в то лето десятки, если не сотни судов со снарядами и взрывчаткой…

Бруски золота в ящиках. Опять ящики, окованные стальными полосами, и тоже с желтым металлом. Замшевые мешочки с монетами, ради удобства транспортировки, упакованные в брезентовые кули с сургучными нашлепками, свинцовыми пломбами на шнурках. Снова увесистые тюки, ящики, кули и снова орленые сургучные печати.

Прежде всего осмотрели ящик, разбитый Петрухой. Червонцы, гульдены, франки. Еще и еще скользкие тяжелые кружочки с вычеканенными силуэтами императоров, королей…

Приемку вел старик, видимо, прежний еще банковский служащий, ныне государственный контролер. Где такого и откопали! Мандат он предъявил московский, со штампом в углу: «Рабочее и Крестьянское Правительство». Пломбы, разве что на зуб не пробовал, измучился и всех замучил придирками и брюзжаньем. Рыжий, толстый. Огромными очками, крючковатым носом он напоминал филина и поминутно поучал матросов:

— Перед вами государственное достояние, будьте аккуратны!

Легко говорить, сидя за столом, но попробуй-ка на своем горбу перетаскать такую прорву груза! С ног валились матросы.

Как водится, один тюк — в тюках большей частью размещалась иностранная валюта и акции — затерялся. Старого служаку едва не хватил удар, когда пропажу обнаружили под столом, где я вел свою бухгалтерию.

— Это же дороже золота! — плачущим голосом взвыл филин, очки подпрыгивали на его носу. — Любой банк мира каждую из этих бумажек оторвет с лапочками и выдаст под нее какое угодно обеспечение.

Итог я подбивал на конторских счетах. К завершению перевалки золотого груза с баржи в трюм парохода так устал, что спина переламывалась.

— Поздравляю, милостивый государь, — торжественно провозгласил старик, протягивая мне сухую дрожащую ладошку.

— С чем? — я отвел глаза.

Был я пуст. Напусто пуст. Ни прежней грусти, что все кончилось, ни облегчения — все-таки кончилось.

С баржи золото перегрузили в трюмы парохода, на этот пароход перешел и я. Теперь за груз отвечала крепкая воинская команда во главе с моим старым приятелем Димой Красильниковым. До командира уже дослужился Дима. А я сдал содержимое баржи и остался вроде бы в стороне.

Мама — в Архангельске. Отец — в госпитале. Заботу о Вирке взял на себя дядя Костя. Кому я теперь особенно нужен?