Седьмой патрон

выкрикивая припевку, Вовка задробил каблуками, напустив на себя вид бесстрастный, равнодушный, одни толстые губы по-прежнему расплывались в доброй, привычной ему ухмылке.

Я поймал взгляд дяди Васи. В нем были страх и мольба. Безнадежная мольба и страх безнадежный. Точно у собаки, которую загнали в угол.

Эх, яблочко, куды котишься, — дробил Вовка.

— Очумели… — вырвалось у меня. — Это же дядя Вася, грузчик с Бакарицы!

Я произнес это невпопад, но так убедительно, что второй красногвардеец приставил винтовку к ноге.

— Вовка… Вечно ты, Вовка, сепетишь. Подыми руки, — потребовал он у дяди Васи и, когда тот послушно вздернул руки вверх, охлопал ладонями его по бокам, из кармана штанов вытянул стеклянную баклагу.

— Тю-ю, граната! — откупорил бутылку, понюхал, — Шпирт, тю-ю!

Дядя Вася смачно плюнул и прохрипел:

— Нюхом они берут… Селедку под носом не разнюхали! Сбежала закуска.

— Чего же, дьявол бородатый, нам голову морочишь? — разозлился Вовка. — Гляди, пьяный в дымину.

Дядя Вася, пошатываясь, побрел прочь.

— Заходи, Вова, — сказал я Вовке.

— Обмундируют, непременно покажусь.

У перекрестка я догнал дядю Васю. Руки болтались, как лишние, качало пьяного, нетвердо держался на ногах. Разве бросишь такого: свалится под забором, обчистят ворюги, чего доброго, и пристукнут. Я завел дядю Васю в ближайший двор, вынес ковш воды. Грузчик вырвал ковш, припал к нему жадно. Остатки воды слил на голову.

Фыркал, отдувался.

— Судьба тебя ниспослала, Серж. Явился, как бог, и, скажу по чести, вынул меня из пасти дракона.

По расхристанной рубахе, открывавшей заросшую густым волосом грудь, расплывались пятна влаги, с бороды и бровей капало.

Он трясся и все двигал челюстями, словно перекусывая на зубах что-то жесткое.

— Располагай отныне мною, жизнью тебе обязан.

— Полноте, — отшатнулся я. — Что вы?

— Грязь… все грязь…

Морщась, дядя Вася вынул платок из кармана, стал тщательно вытирать руки — каждый палец в отдельности.

— Хорошо иметь влиятельных знакомых, а, Серж? — спросил он уже спокойно.

— Вовка-то влиятельный? Вот у нас сегодня Виноградов был… Да, мы ехали в машине, и по нам стреляли! Павлин Федорович меня грудью прикрыл.

Грузчик как-то разом протрезвел. Да и не пахло от него вином.

— Виноградов? Был у вас?

Он не поверил.

— Ездка предстоит отцу, — выпалил я в отчаянии, что выгляжу сейчас не лучшим образом. — Баржа, может, втугую будет набита динамитом.

Я окончательно смутился, уши запылали. В самом деле, чего это я несу? Звонарь! Сам Виноградов, видишь ли, прикрыл его грудью!

— Поездка предстоит и мне, — сказал дядя Вася раздумчиво.

Пока я бегал, чтобы возвратить в дом ковшик, дядя Вася исчез. Белела у калитки бумажка. Грузчик обронил, доставая платок.

Я выглянул на улицу. Нет его нигде.

Бумажка оказалась телеграммой. Вернее, обрывком: «…если племянник болен, выезжай к нему»…

Я свернул телеграмму и сунул в карман: авось, свидимся, тогда верну.

Через оцепление

— Окуни… окуни… — шептала со сна Нюшка. Разметалась, одеяло на полу.

Часто я брал ее с собой. Больше не возьму: гниет карбас, где-то на берег выброшенный падерой, ил замывает расколотое днище. Вольный я, ничто не связывает, и ухожу, чтобы, пройдя через неисчислимые приключения, вернуться совсем другим человеком. Будут приключения — верю! Рано или поздно, но должно же мне повезти?

Отец сказал: «В другой раз, Серега»… Ну да, в другой-то раз забрыкаюсь, да не пойду. Что я, собственно, на Двине забыл? Бывал и раньше в ездках, с малых лет на воде.

Отказ отца только подогрел мою решимость: сейчас или никогда! Плохо то, что не знаю, где под погрузкой стоит отцовская баржа.

Архангельск — это прежде всего причалы, склады, пирсы. Обширное портовое хозяйство. Вытянуть все архангельские пристани, причалы в одну линию, то, пожалуй, до моря достанут. До войны их было много, сейчас вообще не перечесть.

Завязалась мировая война, и Архангельск вернул себе былые преимущества главного порта России. Балтику и Черное море блокировали военные флоты Германии, а Владивосток далеко, он просто не в счет.

Хлынули в Архангельск поставки союзников для русской армии, терпевшей нужду и в боеприпасах, и в снаряжении. Снаряды, взрывчатка, патроны, амуниция, аэропланы, приборы, запасные части, да еще уголь и руда — миллионы и миллионы пудов. Клейма, бирки, ярлыки на ящиках, на тюках английские, французские.

На рейд, бывало, глянешь — больше судов под иностранными флагами, чем русских. По улицам — руки в брюки — шатается матросня, и кого среди нее только нет: негры и малайцы, французы и шотландцы, китайцы и англичане.

Порт задыхался, не в силах справиться с потоком грузов.

Спешная разгрузка Архангельска началась весною 1918 года. Оттого и редко мы видели отца дома, выпадали ему одни срочные рейсы.

А его баржу я найду. На нужный причал меня проводит напарник отца Николша Тюриков. Въедливый, колючий мужичонка, лишнего шага он в жизни не сделал. Является на причал тютелька в тютельку к отправлению. Буду отираться возле его дома, потом следом увяжусь — Николша сам приведет, куда надо.

Ну, до свиданья, дом родной!