— Дед, это годится только для романов! На самом деле все не так лучезарно. В статье говорится, что я использовал свои знания и полномочия, обирая человека, которого должен был защищать и оберегать от всевозможных проколов.
— Но ты же защищал и оберегал…
— Да это теперь не имеет никакого значения! — заорал Егор неожиданно даже для себя. — Моему шефу недосуг проверять, честный я человек или нечестный! Ему проще… — он хотел сказать “застрелить”, но вовремя прикусил язык, — ему проще выбросить меня на фиг и забыть о моем существовании навсегда.
— Если твой шеф порядочный человек…
— Дед, сейчас нет порядочных людей! Ты последний остался. Все остальные ни черта не порядочные! На порядочных нынче воду возят!
— Ты противоречишь сам себе, — сказал дед тихонько, — только что ты утверждал, что во все времена люди одинаково порядочны.
— В моем мире, — отчетливо, как на уроке, произнес Егор, — порядочных нет и не будет. Волки не бывают порядочными и непорядочными. Они бывают только более или менее удачливыми. Удачливые становятся вожаками, неудачливых загрызают свои или отстреливают в сезон охоты. В данный момент я — неудачливый волк.
— Хочешь, я пойду к этому твоему шефу, — предложил дед и неожиданно сел и спустил ноги с дивана.
Егор усмехнулся, но тот продолжал упрямо: — Я пойду и скажу ему…
— Дед, — произнес Егор нежно, — ты ничего не понимаешь. Я разберусь сам. Ты мне в этом деле не помощник. Ты только перестань помирать, не осложняй мне жизнь еще больше. О'кей?
— Гуд бай! — ответил дед сердито. — Ты напрасно считаешь, что все вокруг хищники, готовые тебя загрызть. Это неправильно. Оценивать жизнь нужно трезво, а ты… сгущаешь краски.
— Давай чайку попьем, — предложил Егор, вдруг сильно устав от облегчения — дед говорил и выглядел как вполне нормальный, пригодный для жизни человек. — Что-то я замучился сегодня. А потом я подумаю. Может, чего и придумаю. Дед, ты на недельку прикроешь меня от родственников? Я сейчас чужими делами заниматься точно не смогу.
— Прикрою, — пообещал дед, — Надо отпустить Наталью Васильевну. И так неудобно, что она со мной весь вечер просидела.
— Я отпущу. — Егор поднялся, радуясь тому, что разговор закончился так неожиданно легко. — Дед, а где Димка?
— С утра поехал в институт и сказал, чтобы мы его не ждали — ночевать к какой-то девушке поедет. Я даже хотел тебя попросить поговорить с ним, потому что он был
Егор отнюдь не был уверен, что хоть что-то когда-нибудь уляжется, но не стал говорить об этом деду.
Наверное, брат тоже видел эту проклятую газету. Кажется, весь мир видел ее. Почему раньше он никогда не обращал внимания на то, что люди читают?! Даже в закутке у консьержа она лежала, согнутая как раз на
“Неужели у меня хватит сил выдержать? Выдержать и… преодолеть?”
“Ты где-то крепко свалял дурака. Дал повод думать, что тебя можно безнаказанно использовать. А тебя разве можно использовать? Ты сам используешь кого хочешь. Ты же умный мужик. Ты всегда так гордился своим умом. Ты даже в школе никогда не дрался потому, что дед убедил тебя, что “гомо сапиенс”, человек разумный, все может решить мозгами, а не кулаками…”
“Я не ожидай такого удара!”
“Брось скулить! Ты слишком благополучно жил все эти годы”.
“Я работал как ненормальный, чтобы добыть себе это благополучие”.
“Ты что, забыл? Забыл, как засыпал в лифте, как работал сначала в сапожной мастерской, а потом вышибалой в кафе “Муза” на Ленинских горах? Как однажды тебя забрали в ментуру, потому что от устатости ты свалился с сиденья в метро и даже не проснулся? И ты провел всю ночь в “обезьяннике” с вьетнамцами и проститутками, а утром пришел дед и спас тебя, и притащил термос с бульоном, и держал чашку, потому что у тебя были переломаны все пальцы — тебе хватило ума полезть в драку с ментами! И это была просто ужасающая катастрофа, потому что сломанными пальцами ты не мог записывать лекции, а дело было перед госэкзаменом по политологии. И дед записывал лекции за тебя, и весь курс над тобой смеялся, а ты не мог позволить себе получить четверку, и тебе было наплевать на курс!”
“Расскажи еще что-нибудь о том, как ты штурмовал Зимний и был верен делу революции даже на оккупированной территории! Все это не имеет никакого значения. Потом, в спокойной обстановке, ты всплакнешь над своим героическим прошлым, похвалишь и пожалеешь себя. А сейчас…”