Седьмая жертва

К тому моменту, когда сыну исполнилось три года, Ландау, оправдывая свое прозвище, стал кандидатом наук. Все носились с ним как с писаной торбой, прочили блестящее будущее и называли надеждой советской оборонной промышленности. Его назначили на хорошую должность и дали такую зарплату, что я могла больше никогда не работать. Но работать надо было, чтобы за тунеядство не привлекли. Пришлось устраиваться на полставки лаборанткой в ближайшую к дому контору, бумажки печатать. О том, чтобы работать полный рабочий день, у меня и в мыслях не было: надо заниматься домом и ребенком.

Реакция мужа на мой выход на работу была неожиданной.

– Ничего страшного, – покровительственно заявил он, – это же только на пару месяцев. Поработаешь до Нового года, а там второй семестр начнется, будешь учиться.

– Какой второй семестр? – удивилась я.

Я уже успела основательно забыть свои обещания насчет учебы, тем более что Ландау после той ссоры ни разу к разговору об институте не возвращался.

– Второй семестр в институте. Ты, правда, уходила в декрет с первого семестра, но это не страшно, я тебя подготовлю, сдашь экстерном экзамены за первый семестр третьего курса, а с февраля, как раз после зимней сессии, начнешь ходить на занятия. Завтра же поезжай в институт и напиши заявление с просьбой восстановить тебя. Не забудь все документы взять с собой.

Я прямо дар речи потеряла. Он что, с ума сошел? Я даже приблизительно не помню, чему меня за два первых года в институте выучили, а он хочет, чтобы я начала учиться прямо с третьего курса.

– Пожалуйста, – с готовностью согласился муж, – поступай заново в другой институт, или в том же самом восстанавливайся на первый курс. Если ты боишься экзаменов – так выбрось это из головы, я подготовлю тебя к любым экзаменам, хоть по химии, хоть по истории, хоть по иностранному языку.

Только учись.

Он был так серьезен, что я поняла: дело швах. Отговорками мне не обойтись, у него на все найдется ответ. У меня не хватало смелости признаться, что я вообще не хочу учиться, и я решила немного потянуть время, прикармливая своего гениального Ландау обещаниями пойти куда надо и все сделать, чтобы с февраля продолжить учебу. До февраля еще дожить надо было.

Но февраль наступил, и, когда выяснилось, что в институте я не восстановилась, дошло до скандала. Муж кричал, я плакала. Ребенок, естественно, тоже плакал, потому что не понимал, из-за чего стоит такой шум.

Я выпросила себе еще год.

– Вымолила, выплакала. Он дал мне этот год и пригрозил всеми карами небесными, если я опять останусь дома.

Но и этот год прошел. Пришлось набраться храбрости и честно признаться мужу, что я не хочу учиться. НЕ ХОЧУ. И не буду ни за какие коврижки. Я хочу сидеть дома, работать на полставки, если уж закон этого требует, и быть ПРОСТО ЖЕНОЙ и МАТЕРЬЮ. Почему это нельзя? Кто сказал, что должна быть с высшим образованием?

– Я сказал, – ответил муж. – У меня не может быть просто жены, а моему ребенку не нужна просто мать. Ты должна быть достойна нашей семьи, а в роду Данилевичей-Лисовских все имели хорошее образование и были лучшими в своей профессии.

– Но почему Я должна быть достойна ТВОЕЙ семьи? – спрашивала я. – Твоя семья – это твоя семья, со всеми своими тараканами, а я – это я. Дай мне жить моей собственной жизнью. Я не могу быть похожа на твою полоумную бабку, которая знала хренову тучу языков, даже никому не нужный древнегреческий.

Зато я умею так готовить жаркое и печь пироги, как не умела ни одна женщина в твоем роду, можешь мне поверить.

Мне хотелось обратить все в шутку, но с каждым разом это становилось все труднее и труднее. Ландау в конце концов объяснил мне, что я могу быть какой угодно и жить какой угодно жизнью, но если я хочу оставаться его женой, то я должна быть достойна. И его бессмертного рода, уходящего корнями во времена мамонтов и динозавров, и его самого как достойного представителя этой семьи.

– Я сделал все от меня зависящее, чтобы быть достойным памяти моей матери. И я просто не имею права жить в семье, которая не соответствует требованиям наших традиций.

– Но ведь твоя мама работала нянечкой и воспитательницей, она вовсе не была академиком, – я еще пыталась сопротивляться, – а ты же не считаешь ее недостойной. Наоборот, ты гордишься ею и хочешь быть достойным ее памяти.

Если она могла себе позволить жить так, то почему я не могу?

Муж побагровел и сжал кулаки. Я думала, он меня сейчас прибьет, как букашку. Но он сдержался.