Седьмая жертва

– Виктор Алексеевич, – горячо заговорила Настя, – поймите меня правильно, это же чистая статистика. Если бы каждый преступник, которого поймали, начинал после освобождения мстить операм и следакам, то нас всех давно уже в живых бы не было. Тот, кто все это затеял, чем-то отличается от общей массы преступников, поэтому и ведет себя не так, как остальные. И дело тут совершенно не в том, что он имеет на меня зуб, а в том, что у него мышление другое и психика другая. Этих, с зубами и с камнями за пазухой, – легион, и весь этот легион марширует в ногу, а наш урод – не в ногу. Я пыталась вспомнить такого вот, особенного… Сауляк покончил с собой. Галл расстрелян. Арсена убил его же собственный помощник, ко мне приревновал. Эти трое были личностями, причем незаурядными, неординарными, от них можно было бы ждать такой гадости. А все остальные – рядовые, обычные, ничем не выделяющиеся типы. Я не могу себе представить, чтобы кто-то из них…

– От тебя не требуется представлять, – сухо прервал ее начальник, – ты пока еще не писатель и не кинорежиссер. От тебя требуется будничная, повседневная сыщицкая работа. Работа с информацией. Ее поиск, сбор, накопление, анализ. Ты хочешь, чтобы я устроил тебе здесь курсы повышения квалификации на лавочке? Отправляйся в контору, доставай из сейфа все свои материалы начиная с первого же дня работы в розыске и принимайся за дело.

Завтра жду тебя в это же время с первыми результатами. Черт знает что!

Совсем от рук отбились, стоило мне чуть-чуть прихворнуть. Развалит Коротков отдел, чует мое сердце…

Выйдя за ограду, окружавшую госпитальный парк, Настя увидела выходящего из машины Короткова.

– Чего кислая такая? – спросил Юра. – От Колобка получила?

Она поежилась на пронизывающем ветру и молча кивнула.

– Ты, вероятно, тоже получишь. Их светлость не в настроении.

– Ничего, отобьюсь, я ж не такой нежный, как ты. Тебе плохую новость сразу сказать, или лучше завтра?

– Неужели… третий? – с тревогой спросила Настя.

– Пока нет. Хуже.

– Что же может быть хуже?

– А хуже может быть то, что мы опять не знаем, кого искать. Костя Ольшанский экспертам бутылку коньяку поставил, чтобы они побыстрее заключение дали по почерку Горшкова и по отпечаткам пальцев. Вот они и дали.

– Ну и?..

– Не Горшков это. Даже близко не лежало. Так что давай думай, подруга, Татьянино предположение не подтвердилось, с ее подозреваемым мы пролетели, как фанера над Парижем. Теперь твоя очередь.

«Ну вот, так я и знала! – с отчаянием думала Настя, впихиваясь в битком набитый троллейбус, идущий в сторону метро «Октябрьское Поле». – Я почему-то с самого начала чувствовала, что это окажется не Горшков. Я очень люблю Татьяну, я за нее боюсь и переживаю, но бояться за жизнь другого человека – это совсем не то же самое, что бояться за свою собственную. Если это направлено не против Тани, значит, против меня. Господи, какая же я мерзкая!

Как мне не стыдно так думать! Выходит, лучше пусть Таню убьют? Нельзя так думать, нельзя, нельзя! У Тани маленький ребенок, она – талантливый писатель, люди ждут ее книг, ее жизнь стоит дороже моей, я должна радоваться, что это оказался не Горшков. Я должна радоваться, что убийца пытается свести счеты не с ней, а со мной, потому что от моей смерти ущерба меньше, после меня дети сиротами не останутся. Я должна радоваться… Но я не могу. Мне страшно».

ПЕРВАЯ ЖЕНА УБИЙЦЫ

Он требовал от меня невозможного, но понимать это я стала только потом.

Сначала все было замечательно, похоже на сказку, которая будет длиться вечно.

Институт я не выбирала, скорее это институт выбрал меня. Не могу сказать, что я в семнадцать лет жаждала получить высшее образование. Учиться я вообще не очень любила, но школу закончила вполне благополучно исключительно благодаря своим спортивным данным. Меня включили в юношескую сборную страны по волейболу, я ездила на бесконечные сборы и соревнования, а в промежутках между ними – на ежедневные тренировки. Школа мной гордилась и все мне прощала за спортивные достижения. Меня даже в комсомол принимали заочно, не таскали в райком и не мучили вопросами по Уставу (я бы все равно никогда его не выучила). Я же в это время участвовала в матче на юношеской Олимпиаде.

Так что институт я выбрала тот, что был поближе к дому. Вступительные экзамены, конечно, сдавала, но и без того было ясно, что меня никто заваливать не станет. И высшие спортивные чиновники ходатайствовали, да и институтское руководство понимало, что я буду играть за студенческую команду на Универсиаде.

Когда он обратил на меня внимание, я даже не поверила сначала, что это происходит со мной. Самый лучший студент, гордость института, четверокурсник, о котором всем было известно, что его после пятого курса берут в аспирантуру, – и я, троечница-второкурсница. Хотя и хорошенькая была, спору нет. Его внимания добивались и страдали по нему все без исключения девчонки, а он выбрал меня. Мне завидовали. Мной восхищались: ну как же, сумела захомутать самого Ландау. Это прозвище у него такое было – Ландау. Гений физики и сопромата.