Седьмая ложь

В начале последнего уик-энда незамужней жизни Марни, вечером в пятницу, мы с ней сидели рядышком на полу в ее квартире и привязывали серебристые ярлычки с именами гостей к маленьким подарочным коробочкам с засахаренным миндалем. За предыдущие недели внушительный список дел, которые необходимо было закончить к свадьбе, изрядно поредел, и оставались лишь всякие мелочи, последние штрихи.

— Когда приезжает мать Чарльза? — спросила я. — Она остановится у вас?

Мне нужно было продеть тонкую серебряную нить через маленькую дырочку в бумаге, а кропотливость никогда не была моей сильной стороной.

— Эйлин? — переспросила Марни. — Ой. Я не знаю. Вряд ли. Хотя… Не знаю, где еще она может остановиться. Погоди-ка. — Она принесла из кухни ноутбук и открыла его, опустившись на диван. — Не знаю… — повторила она. — Очень надеюсь, что она будет жить в другом месте. Иначе мне придется застилать постель и все такое прочее.

— Я могу тебе помочь, — сказала я.

И мы перешли к меню, в каждом из которых следовало дыроколом пробить отверстия наверху, продеть в них ленту и завязать ее бантом.

Чарльз явился домой приблизительно через час. Было около девяти вечера. Стоило ему переступить порог, как мы немедленно поняли, что он не в духе: хлопнула входная дверь, грохнул брошенный на паркет портфель, а сам жених запыхтел, должно быть снимая пиджак и вешая его на перила лестницы.

— Схожу взгляну, как он там, — прошептала Марни.

Из коридора до меня доносился ее голос, негромкий и оживленный, мелодичный, звучавший практически как песня. И ответы Чарльза, резкие, сухие и отрывистые. И если поначалу он выплескивал на нее раздражение, накопившееся за день, то потом и ее голос изменился, в нем стали проскальзывать пронзительные нотки, и, вместо того чтобы успокоить Чарльза, она и сама начала заводиться.

— Послушай, я только что вошел в дом! — вспылил он. — И ты с порога бросаешься задавать мне какие-то вопросы про свадьбу. Я понятия не имею, Марни. Я вообще не в курсе всех этих вещей.

— Я задала тебе вопрос про твою мать, — возразила она. — Она же твоя мать, не моя.

— Ее присутствие под вопросом.

— Но она есть в плане рассадки гостей.

— Ну так зачем ты вообще ее туда внесла? — огрызнулся он.

— Затем, что она твоя мать, — не сдержалась Марни. Потом, понизив голос, уже мягче добавила: — Разве она не приедет? Мы сто лет ее не видели, и…

— Я иду в душ, — оборвал он ее и решительным шагом двинулся по лестнице на второй этаж.

Марни простонала и вышла в кухню.

До меня донесся шум бегущей воды, потом включилась конфорка, и Марни принялась говорить что-то на камеру, уже как обычно, нараспев. Я продолжала резать, продевать и завязывать ленты и складывать готовые меню в коробки.

Минут через десять Чарльз появился в гостиной, уже переодетый в джинсы, с мокрой после душа головой, и плюхнулся на диван рядом со мной. Он был такой большой, такой высокий — шесть с лишним футов роста, широкие плечи, накачанные мышцы, ради которых мужчины так убиваются в спортзале, просто потому, что хотят казаться сильными.

— Ты ее не приглашал, — произнесла я, отмеряя отрезок ленты между пальцами.

— Что? — спросил он.

— Ты врешь, — сказала я. — Ты ее не приглашал.

Не думаю, что он горел желанием признаться мне — будь у него выбор, он предпочел бы этого не делать, — но его заминка обнажила правду.

— Я не хочу, чтобы она присутствовала, ясно? — буркнул он.

— Я понимаю твое желание, — кивнула я, и это была чистая правда. — Я не стала звать своих родителей к себе на свадьбу.

— Вот именно, — заявил он.

Вероятно, он не понял меня, решил, что наши родители похожи и мы с ним думаем одинаково, в то время как это было совершенно не так.

— Потому что она больна, — продолжил он. — А я не уверен, что буду в состоянии терпеть все это в день собственной свадьбы, понимаешь? Если она там будет, это будет ее день, а не наш. Ты не представляешь себе, как люди реагируют на чужую болезнь. Стоит мне выйти с ней куда-нибудь, как все сразу же хотят поговорить про этот ее чертов парик, непрерывную тошноту и про диеты, которые излечивают рак. Это просто дурдом какой-то. Мне кажется, это ей нравится. Нравится быть в центре внимания. Думаю, оно придает ее жизни смысл. Придает смысл болезни. В общем, проще будет ее не приглашать.

— Но она же твоя мать, — сказала я.

— И что?

Он уже вытащил из кармана телефон и отвлекся на кого-то еще где-то в другом месте.

— Не можешь же ты не пригласить ее из-за того, что она больна, — проговорила я. — Она вообще в курсе того, что происходит?

— Не исключено, — отозвался он без малейшей тени смущения в голосе. — Полагаю, в какой-то момент моя сестра могла что-нибудь ляпнуть.

— И мать на тебя не обиделась?

— Понятия не имею, — пожал плечами он. — Я не интересовался. Мы с ней не особенно близки.

— Это жестоко, — сказала я.

Он положил телефон на столик и провел пальцами по влажным волосам.