Седая нить

Говорил – сам с собой. На два голоса.

Пил – с собой. Сам с собою чокался.

То есть пил за двоих – за себя и того непонятного парня, что, понятно, был тоже им.

Раздвоение? Может быть.

Образ в образе. Как матрёшки.

Всюду – двойственность. Всюду – зеркальность.

Отраженья. Фантомы. Призраки.

Привидения. Полтергейст.

Барабашки и чебурашки.

Феи. Золушки-замарашки.

Собутыльников нет, хоть тресни.

Петербург-Ленинград. Норд-вест.

Вышел Веничка на перрон. Ленинградский. Ему не знакомый.

Встал – и думает: где же он оказался? Зачем он здесь? Почему занесло его не куда-нибудь, а сюда?

Колотун его пробирает.

Бред. Абсурд.

Похмелюга – страшенная.

Тошно. Жутко. Словами не выразить.

Всё – чужое.

Город – чужой.

Денег – нет.

И здоровья – нет.

Это вам не Москва, где здоровье, с помощью некоторых участливых знакомых, отчётливо понимающих, как именно следует спасать похмельного современника, очень даже легко можно поправить.

Это – Питер. Неведомый град.

Истомился весь Ерофеев – от неизвестности, от неопределённости, от навалившегося на усталые плечи грядущего классика осознания всей немыслимой тяжести горемычной доли своей.

Прослезился Ерофеев – и побрёл куда глаза глядят, потихонечку, шажок за шажком, вначале по перрону, потом по вокзальной площади, а потом и по Невскому, побрёл в полнейшем одиночестве, совершенно не представляя себе, что же с ним будет дальше, ну хотя бы минут через пять, и подумывая порой, не от хорошей, понятное дело, жизни, а от полнейшей отчаянности, от мрачной безысходности нелепейшего своего положения и кошмарного состояния души, не хватит ли его, чего гляди, на суровом пути кондрашка, и не ляжет ли он, одинокий путник, от недопития, оттого, что вовремя не опохмелился, хладным трупом вот здесь, прямо посреди Невского проспекта, воспетого Николаем Васильевичем Гоголем с присущей этому гению силой и зоркостью, и не отлетит ли ерофеевская душа прямиком в небеса, поскольку жаждущая плоть его так и не успеет отведать спасительного спиртного, – побрёл Ерофеев, проявляя некоторую выдержку и не позволяя себе окончательно распускаться, побрёл, читая про себя, для поддержания духа, стихи своего любимого Северянина.

И вдруг вспомнил Веня, что в Москве кто-то сунул ему в карман листок с телефоном и адресом Кости Кузьминского.

Веня лихорадочно стал искать этот листок.

Руки его дрожали.

Но листок – отыскался.

Нашлись и две копейки – чтобы позвонить из телефона-автомата.

И стеклянная будка телефона-автомата оказалась рядом.

Веня забрался в эту будку и набрал Костин номер.

В трубке раздались длинные гудки.

«Неужели никого нет дома?» – с ужасом подумал Ерофеев.

Но трубку, по счастью, сняли.

– Алло! – раздался в ней сонный Костин голос. – Я слушаю! Кто говорит?

– Веня! – сказал Ерофеев.

– Какой ещё Веня?

– Ерофеев, – сказал страдалец. – Ну, тот самый. «Москва – Петушки».

– Серьёзно? – спросил Кузьминский.

– Серьёзнее не бывает.

– Ерофеев?

– Ну да. Ерофеев.

– «Петушки»?

– Ну да. И «Москва»…

– Настоящий?

– Кто?

– Ерофеев.

– Да, конечно. Веничка.

– Ты?

– Я.

– Где ты находишься?

– В Питере.

– А точнее?

– Где-то на Невском.

– До меня доберёшься?

– Не знаю. У меня похмелюга.

– Понятно.

– А в такси доберёшься?

– Наверное. Только денег нет у меня.

– Наскребу. Тут недорого. Близко.

– Так куда мне ехать?

– Ко мне. И немедленно. Адрес есть?

– Есть.

– Ну, значит, шеф довезёт. Дуй по адресу, прямо сюда. Выйдешь из машины вместе с таксистом. Вместе с ним пройдёшь в арку, под вывеску «Парикмахерская», прямо под слог «хер». Зайдёте во двор. Подниметесь по лестнице. Позвоните. Я отдам таксисту деньги. Он уйдёт. А ты останешься у меня. Всё понял?

– Понял.

– Так действуй!

И Веня, окрылённый надеждой на спасение, стал действовать.

Едва он успел махнуть рукой проезжающей мимо машине, как та сразу же притормозила.

– Куда? – спросил, приоткрыв дверцу, шофёр.

– К Косте Кузьминскому, – слабым голосом выдохнул Веня и тут же бухнулся на сиденье рядом с шофёром. – Поскорее. Под слог «хер».

– Знаю Костю, – сказал шофёр.

И машина рванулась с места.

Веня грустно смотрел в окно.

– Ты-то сам кто будешь? – спросил его шофёр.

– Ерофеев я.

– Веня?

– Точно.

– Тот самый? «Москва – Петушки»?

– Тот самый, – сказал Ерофеев.

– Как же, читал! – сказал образованный шофёр. – Хорошо написано. Правильно. Мировая вещь. Наша, российская.

Веня даже не удивился такой своей известности.

– Похмелюга у меня! – грустно произнёс он.

– Сейчас поправим, – бодро сказал шофёр, – полечим.

Он нагнулся, пошарил где-то внизу – и прямо перед глазами Вениными блеснула и рассиялась в свете пебербургского утра полная, ещё запечатанная бутылка водки.

Веня от неожиданности сглотнул слюну.

– Денег нет у меня! – простонал он. – Всё пропил!

– Пей! Дарю! – великодушно сказал шофёр. – За такую хорошую вещь – мой тебе гонорар.

– А дорога? – спросил Веня.

– И за дорогу ничего не надо. Костю я знаю. И с тобой теперь познакомился. Ты откуда в Питере взялся?

– Да из Москвы. По пьянке.

– Понятно.

– Можно выпить прямо сейчас?

– Пей, конечно. Чего ты ждёшь?

Кое-как, потрудившись изрядно, сорвал Веня пробку с бутылки. Приложился к горлышку. Сделал первый глоток. Потом второй. За ним третий.