Счет

– Конечно, я не против. – Он кивает в сторону льда. – Вопрос, примут ли они? Детям не нравится, когда их бросают.

– Но они быстро забывают обиды, – напоминаю я.

Хотя, наверное, не все. Когда несколько минут спустя я сажусь на место рядом с Дакотой, становится ясно, что прощение – это последнее, о чем она думает.

– Я больше не нравлюсь Дину, – невыразительным голосом говорит она мне. – И мне он тоже больше не нравится.

Я сдерживаю стон.

– Это неправда, солнышко. Вы оба по-прежнему друг другу нравитесь.

– Нет, не нравимся. Если я ему нравлюсь, тогда почему он больше не учит меня кататься на коньках? И почему он больше не помогает Робби? Он так долго был здесь!

Три недели. Но для десятилетней девочки это, наверное, кажется вечностью.

– Он злится, потому что я не захотела надевать коньки для мальчишек? – Ее нижняя губа дрожит. – Мама сказала, что это было невежливо – заставлять его покупать мне девчачьи коньки. Он поэтому ненавидит меня? Потому что заплатил деньги за коньки для девочек?

И тут она начинает плакать.

О боже. Понятия не имею, что делать в таких ситуациях. Я ей не родственница, я не ее учительница – но мне можно обнять ее? Не навлеку ли я на себя неприятностей, если обниму малышку?

Да пошло оно все! Плевать, если нельзя. Дакота уже захлебывается от рыданий, и ее нужно утешить.

Я обнимаю ее одной рукой и крепко прижимаю к себе. Мое сердце колотится как бешеное, когда следующие двадцать минут я уверяю опечаленную малышку, что мой парень не ненавидит ее.

* * *

Всю дорогу до дома Дина в голове снова и снова звучит грубый папин голос.

Я знаю таких, как он. Они не в состоянии справиться с чем-то по-настоящему серьезным: с ударами судьбы, с коренными переломами.

Он развалится на части, как дешевая палатка.

Я начинаю бояться, что папа прав. Но этого не может быть. Просто Дину сейчас очень больно. Он оплакивает друга.

У него идеальная жизнь.

Он платит другим, чтобы те решали его проблемы.

По спине ползет холодок, когда на меня нисходит озарение. Блин, а не этим ли я сейчас занимаюсь? Решаю проблемы за Дина, стараясь позаботиться о том, чтобы за ним сохранили его в место в средней школе, умоляя десятилетнюю девочку простить его за то, что он ее бросил?

Боже, как же я устала! Последние три недели все мое внимание направлено исключительно на Дина. Я пыталась сделать так, чтобы ему стало лучше, переживала вместе с ним. Я забила на учебу. На репетициях появляюсь с воспаленными глазами и измотанная, потому что только и делаю, что ухаживаю за своим пьяным парнем. Проклятье, генеральные репетиции начинаются уже завтра! До премьеры осталось пять дней. Я должна целиком сосредоточиться на спектакле, но едва могу вспомнить, о чем вообще эта пьеса.

Чувство безысходности усиливается, когда я вхожу в дом пятнадцать минут спустя и меня приветствуют оглушительные звуки музыки: стены сотрясаются от Drain You Nirvana. Чудесно.

Дин сидит на диване в гостиной, в одной руке сжимая бутылку пива, второй барабаня пальцами. На нем одни штаны, но даже впечатляющий вид его обнаженной груди сейчас не в силах успокоить мои разбушевавшиеся нервы.

– Дин! – кричу я сквозь музыку.

Он не обращает на меня никакого внимания.

Я хватаю пульт с кофейного столика и выключаю музыку. В комнате повисает тишина, и светловолосая голова Дина поворачивается в мою сторону, на его лице недоумение.

– Привет, детка. Не заметил, что ты пришла.

– Привет.

Я сажусь на краешек дивана и осторожно вытаскиваю бутылку из его руки. К моему удивлению, Дин даже не сопротивляется. Похоже, он не пьян в стельку, потому что его язык не заплетается.

– У тебя сегодня репетиция?

Я качаю головой.

– Нет, но генеральные репетиции начинаются завтра.

– Вот как? Уже?

– Премьера в пятницу, – напоминаю я ему.

– О, точно.

Дин ведет себя так, будто все это знает, но я уверена, что он и думать забыл про мою пьесу. Он вообще не проявлял никакого интереса к тому, чем я занимаюсь. Чем все мы занимаемся. Дин как будто застыл на месте, застрял в том ужасном моменте, когда узнал, что Бо погиб.

Все остальные продолжают жить своей жизнью, в том числе и семья Бо. Джоанна по-прежнему выступает на Бродвее. Мы стали переписываться после прощальной церемонии, и она написала мне, что на прошлой неделе ее родители вернулись к работе.

Дин – единственный, кто отказывается двигаться дальше.

– Милый… – Тревога и страх сжимают горло, переплетаясь в клубок, комом вставший в гортани. – Ты же придешь на мою премьеру, правда?

Зеленые глаза Дина загораются.

– Зачем ты вообще спрашиваешь?

Затем, что тебя не было на церемонии прощания с Бо.

Я проглатываю это обвинение и делаю глубокий вдох.

– Я просто хотела убедиться, вот и все.

– Конечно, я приду. – Впервые за несколько недель я замечаю в его глазах подлинные эмоции. Настоящее тепло. – Где же еще мне быть?