Счастливые неудачники

– Конечно, если на него по-особенному смотреть. В этом и есть отличие ремесленников от художников. Так сфотографируют, что получатся разные столбы и разные снежинки.

– Разные ракурсы?

– Нет, не в ракурсах дело. Как бы это объяснить? У одного на фотографии будет одинокий столб, совсем несчастный, которого даже снежинки вокруг не радуют, эдакий столб-молчун. У другого получится столб-гуляка, повеса, окруживший себя снежинками, как цыганами, аж звенящий от радости на морозе. У третьего – столб-мыслитель, которому до глупых снежинок дела нет, потому что ему со своим светом не скучно. Понимаете, молодой человек?

– Почему разные? В разной технике снимали? – голос Лехи стал глухим от осознания своей тупости. Он ничего не понял про метаморфозу фонарного столба.

– Разными глазами смотрели. Видите ли, ремесло – это когда есть только то, что ты фотографируешь. А искусство – когда есть ты сам, а потом уже столб. А сам ты – не такой, как все, уникальный, ни на кого не похожий, и столб у тебя другой будет. Его только тебе дано увидеть, и ты можешь его людям показать. Не просто столб, а твой личный. Как будто столб, улица, фонарь, аптека… Помните, как у Блока?

Леха кивнул и понял, что не надо с Игорем Николаевичем такое обсуждать. При чем здесь аптека? И Блок – вроде поэт, хотя Леха в этом не уверен. Блока-то зачем трогать? Только еще запутаннее выходит. Все-таки столб – он и есть столб. А остальное – чисто технические вопросы, разные там ракурсы, световые фильтры, фокусировка. Не хочет говорить – и не надо. Вообще, странный он, этот Игорь Николаевич. «Молодым человеком» зовет и на «вы» обращается. Непривычно это для Лехи, хотя и приятно. Но слова Игоря Николаевича он запомнил.

Потом, став взрослым, все понял. И про ремесло, и про творчество, и про себя. Так и называл себя: ремесленник, мечтавший стать художником. Но мечтать, как известно, не вредно.

Первое понимание слов учителя пришло на фотовыставке какого-то французского месье. Люди, чтобы попасть туда, стояли на морозе, некоторые по второму разу. Лешка, уже к тому времени студент, примкнул к очереди из любопытства и какой-то тайной злости. Злость рождалась завистью. Понятное дело, что у них там во Франции лавандовые поля, Альпы разные, шато всевозможные, француженки грассирующие. И техника у французов буржуйская. А попробовал бы он русскую деревню нашей «Сменой» снять. Что? Стояли бы к нему толпы зевак? Чем бы он их удивил? Лешка жаждал подтверждения своей правоты. Уши готов был отморозить, но только бы попасть на эту клятую выставку. И попал.

И пропал. Не было лавандовых красивостей. А может, и были, он не заметил, это как-то не важно стало. На стенах в рамках висели не фотографии, а окна в другое настроение, и не просто окна, а водовороты, затягивающие и не отпускающие. Вот сидит старуха с цветами в руках. Просто сидит, просто старуха, просто цветы держит. Руки узловатые, темные, наработанные, изборожденные морщинами. А цветы полевые, тонюсенькие, аж прозрачные, слабые такие, нежные, небесно-голубые. Руки их крепко держат, как серп, как молот, как сбрую коня держали. По-другому не умеют. Это даже не контраст рук и цветов, это невозможность соединить разные жизни в одной. Судьба старухи такой понятной становится, что жалостью и благодарностью переполняется что-то внутри, совсем как у тех, кто ей цветы подарил. В носу защипало, и в горле ком встал, а ведь просто старуха, просто сидит, просто цветы.

Вот, значит, что такое искусство. Все просто, а не повторить. Ничего особенного, а наизнанку выворачивает. Высказать невозможно и забыть не получится.

И еще Лешка понял, что у нас старух пруд пруди, вся страна ими переполнена. Только никто на них так не смотрит, чтобы во взгляде читались влюбленность, извинение, благодарность, просьба простить. И получаются фотографии, как на доске почета или как на кладбищенских памятниках – все на месте: рот, нос, глаза, уши, а человека нет. «Смена» тут ни при чем, и на отсутствие лавандовых полей не спишешь.

Тогда Лешка позвонил Игорю Николаевичу и сказал, что все понял – и про фонарь, и про снежинки, и про себя. Что он обязательно станет настоящим художником. Игорь Николаевич сказал: «Не сомневаюсь». Пошутил, наверное.

На первый свой заработок Лешка купил «ФЭД» и новые крепкие ботинки. Он решил, что хорошая обувь для фотографа не менее важна, чем хороший объектив. Ведь планы у него были грандиозные, можно сказать наполеоновские. Он мечтал о выставке в Париже, на которую выстроится очередь французов, чтобы увидеть СССР не через прорезь ТАСС, а его глазами, глазами Лехи, который любит свою страну не по-комсомольски, а по-человечески, а если и ругает, то не с большевистской прямотой, а с хитринкой скомороха.

* * *