Счастливая Жизнь Филиппа Сэндмена

Солнечный свет беспокоил его глаза сквозь закрытые веки, и вместе с ним в голове Омида зазвучал голос его Ки. Это был определенно ее голос, совсем не похожий ни на тот голос, который время от времени просыпался в нем, ни на то чарующее двухзвучие, исходящее от лодки. Это она говорила с ним. Она задавала ему вопросы, но не ждала немедленного ответа.

«Омид, куда ты идешь? Что хочешь ты найти в конце своего пути? Хочешь ли ты вообще чего-либо? Почему все это происходит именно с тобой? Почему ты еще жив?»

Он вскочил на ноги и, чуть не потеряв равновесие в начавшей сильно качаться лодке, снова опустился на дно, начиная соображать. Страшная боль кинжалом пронзила горло. Он прижал к нему ладонь и, стиснув зубы и зажмурившись, с трудом сглотнул слюну. Тяжело дыша, он огляделся вокруг. Как и раньше, берег находился слева от него и тонкой лентой тянулся с запада на восток, где уже виднелись столичные новостройки. Туда он и направил свое таинственное судно, так и не поняв, каким именно чудом его не унесло далеко вглубь моря и почему он так и проплавал эти дни никем не замеченный. Думал он лишь о том, что нужно заканчивать эту историю, и сделать это нужно как можно скорее.

Подплывая к берегу, Омид придал лодке хорошую скорость, отчаянно гребя веслами, а затем резко вынул из уключин и уложил на дно. Взявшись рукой за борт и изготовившись к соскоку на берег, Омид тихо произнес прощальную речь:

— Я не знаю, кто тебя послал ко мне, не знаю, что ты теперь будешь делать. Подыщешь себе кого-нибудь другого? Дело твое, поступай, как знаешь. Благодарить ли мне тебя за ту службу, которую ты честно сослужила? Не знаю и этого. Единственное, в чем я уверен, это то, что ты отдала мне свой швартовый канат, а это значит, что тебе он больше не нужен. И я не буду привязывать тебя к берегу. Будь свободна!

На этих словах нос «К» с хрустом увяз в мелкой прибрежной кальке, а через секунду и Омид коснулся ее одновременно двумя стопами. Сделав пару шагов, он небрежно обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на литеру «К», красовавшуюся на белом спасительном судне, к которому он, увы, больше не испытывал тех возвышенных чувств, которые обуревали им, когда он искал спасения от своей судьбы.

Отойдя от берега шагов на двести, Омид услышал сзади какие-то голоса. Оглянувшись, он увидел троих местных, с интересом ходивших вокруг лодки и что-то обсуждавших, указывая на нее. Недолго и довольно равнодушно наблюдал он издалека за происходившим, после чего продолжил движение к городу в том же темпе, с которым отошел от лодки. В голове его крутились шальные мысли, каждый глоток раздражал поврежденную глотку, засохшие корки на ранах потрескались, а кожа вокруг них слегка воспалилась и была горячей.

Омид бросал очередной вызов судьбе, абсолютно пренебрегая всеми правилами самосохранения, словно, разгневавшись на то, что смерть не пришла к нему по его первому зову, искал ее для того, чтобы свести с ней счеты в неравном бою. Если надо было пройти от точки А до точки Б, он проделывал этот путь самыми людными улицами; вместо того, чтобы прятать лицо, он смело смотрел в глаза всем встречным, в частности людям в военной форме без учета принадлежности к той или иной стороне; он не боялся задавать вопросы у прохожих, обращаясь к ним на английском с нещадно выдающим его акцентом.

Пиком же его вызова стал момент, когда он проходил мимо знакомого магазина бытовой техники и увидел, как по всем телевизорам демонстрировался новостной канал, в котором белыми буквами на красном фоне горело слово «заложники». Не сбавляя хода, он демонстративно открыл обе створки пендельтюра и вышел на середину зала.

Не стоило Омиду так шутить с Судьбой, ведь она — намного более опытный игрок, обыгравшая тысячи тысяч таких, как он. Диктор передавал свежие горячие новости, которые слушали все, не обращая внимания на эпатирующего юнца странного вида.

— Террористы продолжают удерживать пятерых оставшихся в живых заложников, сумма выкупа за жизни которых снова была увеличена. В числе узников — два дипломата и молодая семья с маленьким ребенком…

Слева от диктора время от времени появлялись выложенные в сети фотографии заложников. Омид, застыв, словно статуя, впивался глазами в каждую из них, а когда подошла очередь обзора следующей новости, он молча вышел и сел прямо у входа на бордюр. Он больше не держался за ноющее горло и воспалившиеся раны — он схватился за голову, желая смять ее, словно лист бумаги, а после изорвать в клочья.

«За что?! Почему?! Зачем ты провел меня именно этой дорогой, именно сюда и именно сейчас, а?! Тебе все еще мало? Ты же мог бы мне и не показывать всего этого, и я так бы и жил с этой болью, продолжая считать, что я рисковал и спасся, пожертвовав Малышкой. Но сейчас выходит, что никто и ни за что нас не узнал бы и не выдал, просто потому что те женщины говорили совсем о другом ребенке! Ну почему ты дал мне услышать тогда их разговор?! За что, за что ты наказываешь меня? За какое злодеяние мстишь? Горе мне!»