Счастливая Жизнь Филиппа Сэндмена

— То, что мы едим здесь — результат кропотливого труда, ежедневно вкладываемого жителями этого поселка в эту землю. Тут все честно: ты заботишься о земле, она тебя кормит. Вспомни как сказал хозяин: «Я всю жизнь жил в своем поселке и поэтому знаю, что такое жизнь». Как-то так он сказал. Может показаться странным: вроде он никогда никуда не выезжал, а в жизни разбирается лучше всех нас вместе взятых, образованных, начитанных, страны разные повидавших — не так ли? Ан нет, он прав. Тот подход, который он применяет к жизни, дает ему право так говорить. Да и еще мудрую заповедь дал, которую ты обещал исполнить. Кстати, воспринимать все это ты, да и все вы, должны серьезно. Это не простые слова, разогретые вином и едой. А теперь давайте-ка выпьем за все хорошее и начнем есть.

Глухой стук глиняных кружек, утяжеленных прекрасным вином, еще больше возбудил аппетит. Несколько минут они все молчали, за обе щеки уплетая салаты, закуски, сопровождая это вкуснейшим хлебом и запивая действительно исцеляющим душу вином и лишь время от времени хваля и рекомендуя друг другу то или иное блюдо. Все же, в один момент Я'эль вернулась к последней из рассказанных историй.

— Аарон, извини пожалуйста, но я хочу спросить: откуда твоей маме стало известно о разговоре профессора с ректором? — попросила она уточнить.

— Он ей сам рассказал, в двух словах. Я не знаю, что именно сказал он, а что уже потом мама добавила от себя. Она имела на это право, ведь она до сих пор чувствует свою вину в том, что произошло с профессором после того Рождества. Он не мог изменить своей чести и достоинству, поэтому он поступил правильно. Ее бывшего менеджера тоже нельзя винить в том, что он сказал «ребята», а не «ребята или попавшие в нелегкие условия профессора». Даже ее коллеги, которым она помогла тогда с работой, которые даже подняли тост за него — даже они не имеют на себе вины. Это мама решилась на тот шаг, мама объединила и повела за собой друзей и приняла решение не говорить ни слова. Это даже именно она предложила тост за него.

— А она призналась ему в этом?

— Нет, она так и держит это в себе. В тот день она решила пройтись с ним, в результате чего довела его до самого дома. Он, оказывается, недалеко от нас живет. Вот он ей сам и рассказал, а она уже допредставила все, довымучала, так сказать, досожалела… Может быть, именно через это она пыталась раскаяться. Я не хочу ее укорять, не хочу обвинять — сам свои ошибки совершал и буду совершать. Мне просто очень хочется как-то облегчить ее состояние, только я не знаю как. А вот кого я буду обвинять, так это ублюдка ректора. Он-то прекрасно знал и на что толкает заслуженного человека, и ради кого он его на это толкает, и что для него означало курение и сигареты в особенности — не мог не знать! Никогда не поверю в какие-либо оправдания. Проклинаю его за то, что испортил жизни…

— Не надо, Аарон, — прервал его гнев Филипп, — не проклинай. Проклятье, сказанное с верой в его действенность, так же как и молитва, имеют способность материализовываться. Не клади еще одну тяжесть себе на душу.

— Но ведь он же подонок, он же…

— …шестеренка в целом механизме. Он, его собственные дети, Зубрила, ее высокопоставленные родители — это все шестеренки одного большого механизма, ни хуже, ни лучше любого из нас. Была бы у нас другая начинка, мы бы тоже заняли в нем свое место. Мы и сейчас являемся частями механизма, только другого. В принципе, одну и ту же шестеренку возможно использовать в разных механизмах, но вряд ли кто-то возьмется использовать легкую, изящную шестеренку, способствующую движению минутной стрелки, в механизме подачи патрона из магазина автомата в его патронник. Там нужны совсем другие шестерни: прочные, стальные, промасленные.

— Филипп, там нет шестеренок, — заметила Я'эль, — там пружины.

— Хм, да… верно, — согласился Филипп. — Шестеренка в автомате — это я ляпнул! — начал было смеяться он, но Аарон не унимался.

— А где же справедливость?

— Справедливость будет работать тогда, когда жизнь пойдет по схеме, которую дал отец хозяина «Закусочной». Там же будет и радость, и любовь, и удовлетворение, и, конечно же, само счастье.

— Я тоже один вопрос задам, — вмешался Саад. — Как ты думаешь, твой рассказ — он о профессоре или, скорее, о твоей маме?

— Всю жизнь для меня он однозначно был рассказом о профессоре. Сначала это был хитрый профессор — ну таким я его себе представлял, потом он стал для меня умным, мудрым профессором. Несколько дней назад это уже была история о несчастном, но благородном профессоре. А минут двадцать назад я понял, что да — это рассказ о моей маме. И опять — опять очередная история, рассказанная нами, закончилась невесело. Хэппи-энд — это не про нас, да? Ведь мы же не сговаривались о том, какими должны быть наши истории. Ведь правда, не сговаривались? Вы уже знаете откуда идет моя история, а вы, вы ведь не сговаривались, нет? — обращался он к сидевшими друг напротив друга Я'эль и Сааду.