Сбытчик

— Я? — переспросил Пэтт и начал подниматься. Бернс двигался быстро, и к тому времени, как Пэтт встал на колени, на него уже смотрело дуло револьвера. Но Пэтт вроде бы и не замечал оружия. Он не отрывал взгляда от лежащей перед ним птицы.

— Я? Чего я хотел добиться? Хорошей жизни, лейтенант.

— Каким образом?

— Этот мальчишка, Болто… Ты ведь уже знаешь о Болто? Какая глупость! Странно это… но этот сопляк Болто пришел ко мне и говорит: «Как тебе нравится? Аннабелль говорит, что у него есть приятель-наркоман, отец которого командует детективами восемьдесят седьмого участка». Вот что рассказал мне Болто, лейтенант.

Бернс внимательно следил за ним. Пэтт медленно поднял кирпич и так же медленно, почти нежно, опустил его на тельце мертвой птицы. Он поднимал и опускал кирпич снова и снова. Кирпич покрылся кровью и перьями. Казалось, что Пэтт не осознает, что делает.

— Я вот что решил, лейтенант. Я решил, что заманю твоего сына в ловушку, достаточно серьезную, а потом приду к тебе, лейтенант, и выложу карты на стол: «Вот какие дела, лейтенант. Если ты не станешь мне помогать, о твоем сыне напишут все газеты». А поскольку сына твоего будут обвинять в убийстве, то никуда ты не денешься. Будешь помогать как миленький.

Он все бил и бил кирпичом. Бернс отвел взгляд от кровавых останков птицы.

— Какой помощи ты от меня ожидал?

— Я толкач, — сказал Пэтт. — Но я боюсь. Я мог бы легко расширить дело, если бы не боялся. Я боюсь ареста. Мне нужна была твоя помощь. Я хотел, чтобы ни ты, ни кто-то из твоих сыщиков меня и пальцем тронуть не могли. Я хотел свободно ходить по участку и продавать товар там, где захочу, не боясь ареста. Вот чего я хотел, лейтенант.

— Ты бы этого никогда не добился, — сказал Бернс. — Ни от меня, ни от любого другого полицейского.

— Может, от тебя и не добился бы. Но как же это было бы здорово, лейтенант. Я пообещал этому придурку Аннабеллю много товара. А за товар, сказал я ему, мне нужен только шприц с отпечатками пальцев твоего сына. Он заманил твоего сына к себе, дал ему дозу бесплатно, а перед тем, как тот ушел, поменял шприцы. После ухода твоего сына я наведался к Аннабеллю. Он уже клевал носом. Я зарядил шприц дозой героина, которая могла бы убить троих сразу. Он даже не почувствовал, как я колю его. Потом я взял шприц твоего сына из кармана Аннабелля и положил его на койку рядом с ним.

— А зачем веревка? — спросил Бернс.

Пэтт продолжал молотить кирпичом, разбрызгивая кровь по гудрону крыши.

— Эта идея пришла мне в голову потом. Вдруг меня осенило: а что, если подумают, будто это самоубийство? Или же просто случайная передозировка? Что останется от подстроенного убийства? Тогда-то я и обвязал веревкой шею Аннабелля. Полиция, решил я, быстро поймет, что веревку завязали уже после убийства. Я хотел, чтобы они знали, что это убийство, потому что мне нужен был твой сын. Он стал бы отмычкой к свободному участку.

— К свободному участку, — повторил Бернс.

— Да, — подтвердил Пэтт. — Но не выгорело. Потом еще Мария и старуха — почему все так запуталось?

Он поднял кирпич и глянул на птицу. Она превратилась в месиво из мяса и перьев. Кирпич и руки Пэтта были в крови. Он посмотрел на кирпич, потом на свои руки — так, будто видел их впервые. И вдруг, совершенно, неожиданно, разрыдался.

— Пошли со мной, — мягко сказал Бернс.

Его поместили в камеру предварительного заключения 87-го участка и предъявили обвинение в трех убийствах. После этого Бернс поднялся в свой кабинет и постоял у окна, глядя на деревья. Часы на парковой башне показывали, что до полуночи осталось пять минут.

Пять минут до Рождества.

Он подошел к телефону.

— Слушаю, — сказал дежурный сержант.

— Это лейтенант Бернс. Дай мне город, пожалуйста.

— Да, сэр.

Он подождал зуммера, потом набрал номер своей квартиры в Калмз-Пойнте. Трубку подняла Харриет.

— Привет, Харриет.

— Привет, Питер.

— Как он?

— Думаю, что все будет в порядке, — сказала она.

— Ему лучше?

— Лучше, Питер. Его больше не рвет, и он уже не бесится. Физически он, кажется, выбрался, Питер. А остальное зависит от него.

— Можно с ним поговорить?

— Конечно, дорогой.

— Харриет?

— Да?

— Я очень много работал, но хочу, чтобы ты знала… Вся эта беготня в последние дни…

— Питер, — сказала она нежно, — я выходила замуж за полицейского.

— Знаю. И признателен тебе за это. Счастливого Рождества, Харриет.

— Приходи быстрее, дорогой. Я позову Ларри.

Бернс подождал. Вскоре к телефону подошел его сын.

— Папа?

— Привет, Ларри. Как ты себя чувствуешь?

— Намного лучше, папа.

— Хорошо, хорошо.

Наступило долгое молчание.

— Папа?

— Да?

— Я прошу прощения за… ты сам знаешь за что. Все будет по-другому.

— Многое будет по-другому, Ларри, — пообещал Бернс.

— Ты скоро придешь?

— Мне здесь кое-что надо закончить… — Бернс замолчал. — Да, я скоро приду. Я только забегу в больницу, а потом сразу домой.

— Мы ждем тебя, папа.

— Вот и прекрасно. Ты действительно чувствуешь себя нормально, Ларри?

— Да, я стремлюсь к этому, — сказал Ларри, и Бернс по его голосу почувствовал, что он улыбается.

— Хорошо. Счастливого Рождества, сын.

— Мы ждем.