Савитри. Легенда и символ

Фигуры бессмертные и светлые лики,

Наши великие предки в тех великолепиях двигались;

Безграничные в силе и светом исполненные,

Они наслаждались чувством всего, ради чего мы стараемся.

Провидцы высокие, поэты возвышенные видели вечные мысли,

Что, с высот путешественники, к нам прибывают,

Деформированные нашими поисками, искаженные одевающим разумом,

Как боги, обезображенные острой болью рождения,

Великие слова ловили, что здесь — лишь слабые звуки,

Схваченные смертного языка трудным восторгом.

Силы, что спотыкаются, и грешат, были богами, спокойными, гордыми.

Там, как молния, полыхая славой и пламенем,

Плавясь в волнах симпатии и видения,

Ударенная как лира, что пульсирует для блаженства других,

Влекомая канатами экстазов неведомых,

Ее человеческая природа была в обмороке от восторга небес;

Она замечала объятия, земле недозволенные, и ощущала

Вечные глаза свободной от вуали любви,

Поднималась все выше, достигала за уровнем уровень,

За пределы того, что произнести может язык и разум пригрезить:

Бесконечного размаха миры венчали суматоху Природы.

Там была более великая спокойная сладость,

Поле более тонкого эфира глубокого

И схема более могучая, чем может дать самый небеснейший смысл.

Там дыхание несло поток разума видящего,

Форма была тончайшей одеждой души:

Цвет был видимым тоном экстаза;

Фигуры, полуматериально зрением видимые,

Но при том осязаемые сладостно,

Делали ощутимым касание внутри живущего духа.

Высоко совершенное чувство озаренное жило,

Внутреннего луча счастливый вассал,

Каждое ощущение было Вечного могучим ребенком

И каждая мысль была сладко пылающим богом.

Воздух был светящимся чувством, звук — голосом,

Свет солнца — зрением души, лунный свет — ее грезой.

На живой основе бессловесного покоя широкой

Все было могучей и светлой радостью.

В те высоты взлетал ее дух,

Как взмывающая птица, что, незримая, поднимается,

Оглашая подъем своего сердца трепещущего

Мелодией в паузе сомкнутых крыльев,

Что вылетает дрожа в ее последнем крике довольном,

И она замолкает, излив свою душу,

Избавившись от бремени восторга на сердце.

Переживание по красочной груди радости поднималось

К недосягаемым сферам в духовном полете.

Там Время как одно с Вечностью жило;

Необъятное блаженство соединялось с прекрасным покоем.

Как тот, кто в море блаженства и великолепия тонет,

Безмолвная в лабиринте тех миров удивительных,

Повернувшись, она увидела живой их источник и центр,

К их очарованию ключ, их восторгов начало,

И узнала в нем прежнего, который ловит наши жизни,

Плененные в его безжалостные и ужасные сети,

И вселенную своим тюремным лагерем делает,

И делает в своих пустых и огромных просторах

Тщетным кругом труд звезд,

И смерть — концом каждой человеческой дороги,

А горе и боль — платой за человеческий труд.

Тот, кого ее душа повстречала как Смерть и как Ночь,

Сумму всей сладости вобрал в свои члены

И ослепил ее сердце красотой солнц.

Преображена была грозная форма.

Его тьма и его уничтожающая печальная мощь,

Навсегда отменяющая и обнаруживающая

Мистерию его высоких и неистовых дел,

Тайное великолепие поднималось, открытое зрению,

Там, где воплощенная Пустота прежде стояла безбрежная.

Ночь, неясная маска, стала чудесным лицом.

Смутная бесконечность была убита, чей мрак

Очерчивал из неведомого страшного

Гибельную фигуру бога неясную,

Рассеялся ужас, что руки горя протягивает,

Бездна осветилась неведающая, чьи пустые глубины

Давали несуществующему пугающий голос.

Словно перед глазами, ото сна пробужденными,

Мрачный переплет книги раскрылся

И стали видны письмена освещенные, что хранили

Золотое сияние мысли, вписанной внутрь,

Ее взгляду предстала чудесная форма,

Чья сладость оправдывала самое жестокое страдание жизни;

Всей Природы усилие за нее было легкою платой,

И вселенная с ее агонией казались малой ценой.

Словно чашечка цветка хоровая,

Воздушная, на волнах музыки зримая,

Лотос из световых лепестков экстаза

Обрел форму из дрожащего сердца вещей.

Муки под звездами не было больше,

Зла, приютившегося за маской Природы;

Там не было больше притворства темного ненависти,

Жестокости — на лице Любви измененном.

Ненависть была хваткой ужасного влюбленного в ссоре;

Безжалостная любовь, стремящаяся только владеть,

Здесь сменилась сладостью изначального бога.

Забыв желание любить, что ему рождение дало,

Стремление страстное быть заточенным в объятия, объединиться,

Он проглатывал все в себя одного,

Пожирая душу, чтобы ее своей собственной сделать,

Страданием и болью аннигиляции

Наказывая за нежелание едиными быть,

На отказы мира сердитый,

Стремящийся только брать, но не знающий, как давать.

Мрачный капюшон смерти со лба Природы был сброшен;

Там засветился скрываемый смех божества.

Вся грация, слава и вся божественность

Здесь были собраны в единую форму;

Все глаза обожаемые смотрели через него с лица одного;

Всех божеств он в своих грандиозных нес членах.

Океанический дух жил внутри;

Нетерпимое и непобедимое в радости

Наводнение свободы и трансцендентальное блаженство

В бессмертных линиях красоты поднимались.

В нем своей короной было увенчано Существо, из четырех состоящее,

Что носит мистерию безымянного Имени,

Вселенная, пишущая свой смысл великий