Саранча

– Солдат домашних дел не ценит! Прилепился к нашей бродячей жизни. А должен бы знать, что не строят караван на месте стоянки крепкого жилища.

– Верно! Родной дом – великое дело! Вот мы пустили к себе в дом чужих распоряжаться, да и не знаем, как разделаться.

– Тише ты, Ибрагим-Заде? Услышит такие речи, голову снимет. Горяч наш векиль-баши! Помнишь, в Исфагани сам веревку по приказу командира на шею набрасывал.

– Ну, я ему так не дамся! За меня тут и заступник найдется.

– Тсс! Тише!

III

Не восхищались только лошади. Лошади были утомлены жарой и ожиданием. Гнедая длинная кобыла Эддингтона вырывала повод из рук старика Мамеда и клала голову на холку соседки, Эдвардсовой полукровки. Не восхищались, впрочем, и солдаты конвоя. Они, как и лошади, с тоской смотрели на пруд, полный родниковых вод, серебрившийся, словно кусок льда, в травяной желтой раме. Над прудом навис отвесный хребет, гладкий и тяжкий, прикрытый бурой травой. Бурая трава, за десять верст игравшая шелками, пробивалась сквозь крепкую породу с сухим ожесточением. Трава, непобедимая, как преступление, раздавалась, однако, перед тремя выбитыми в подножии хребта огромными нишами, похожими на складень.

Три каменные комнаты – ровесницы пирамидам – безразлично раскрывали свое серо-аспидное лоно взорам зевак.

– Вот отсюда пошли формы мавританского свода. (Все подымали голову к потолку.) А в свою очередь эти формы древнеперсидское искусство заимствовало из Ассиро-Вавилонии. Самая крупная ниша средняя. Она на задней стене, как вы видите, содержит изображение царя, которому приводят пленных. Сюжет этот взят со знаменитого

Биситунского барельефа, созданного по приказу царя Дария, с тем самым клинописным манифестом, который был разобран Шамполионом. Как все великие вещи, эти барельефы созданы капризом и завистью и, как все гениальное, не были окончены.

Разглагольствования Эдвардса питались явно не столько тем, что он видел, сколько – как и у всякого гида –

воспоминаниями о том, что он когда-то слышал или читал.

Консул вежливо позевывал, закрываясь мокрым от пота платком. Его жена уныло водила глазами по страшным мускулам истукана и по грозным завиткам его бороды.

Миссис Эдвардс восхищенно щупала древние камни, с которыми так запросто обращался ее муж.

Ротмистр увел Дженни в правую нишу, всю испещренную изображением охоты воинственного Сессанида, и, прижав ее голову к задираемому сворой медведю, целовал ее холодом освежающие зубы.

– Эдвардс говорит, что здесь четыреста фигур, – как жаль, что я не могу поцеловать тебя четыреста раз!

Она смеялась прямо в пасть оперенного стрелами льва.

– Алло, Эддингтон!

– Дженни, поди сюда!

– Как они надоедливы!

Они все же немедленно вышли из своего древнего убежища на послеполуденное солнце, упавшее в слепой от света пруд.

Четыре головы – две в пробковых шлемах и две в белых шляпках – были связаны с каким-то движением наверху невидимой цепью приводов, повертывавших запрокинутые лица куда угодно.

Перс ловко взбирался по отвесной горе.

– Он достанет душистую траву, душицу l'origan! Так, кажется?

Казаки столпились у коновязи, вокруг Ибрагима-Заде и вахмистра Гуссейна. Он распространялся:

– Вот они, англичане! Образование, ум! Всё они знают, все понимают. Банкир говорит о нашей стране, как о своем доме. Тагибустан объясняет, как картину у себя на стене.

– Велика хитрость! И я не заблужусь в своем кошельке.

– Молчи, Ибрагим-Заде! Как он рассказывает: этому столько лет, этому столько…

– Перед собой бахвалится: «Вот над какой страной мы владыки!»

Лицо векиль-баши подернуло кровью.

– Ну! – крикнул он. – Начал! Что за речи для казака персидской бригады! Тут тебе не Сулейманова шайка!

– Ты подумай о Сулеймане, а потом бранись.

Лошади, услышав голоса ссоры, запрядали ушами.

Но размолвка не успела разгореться. Мальчишка лет двенадцати, ангел с лицом недолговечной красоты детства, подбежал к Ибрагиму-Заде.

– Он дает туман!

– Кто?

– Ваш командир.

– За что? Что ты толком сказать ничего не можешь?

Запыхался.

– С ним стоит молодая ханум и говорит: «А ты, мальчик, умеешь так высоко лазить и доставать англичанам душистую траву с гор?» Так мне передал ее слова старик. Я

сказал: «Я умею, я здешний». – «Ну, так ты получишь туман, если влезешь выше того мужчины, что сейчас там, наверху, и сорвешь душицу!»

– Ну?

– Я сказал: «Выше – трудно». Ахмет мужчина, он лазит лучше всех у нас. Скажи, брат: лезть мне или нет?

Ибрагим-Заде посмотрел на него и затрясся от возмущения.

– Тебе дают туман, щенок, а ты еще спрашиваешь! Что, у вас с матерью амбары полны, вода в арыках не просыхает? На старшего брата надеетесь, на казенное жалованье!

Лезь! Что англичанка мерить будет – выше ты поднялся

Ахмета или нет! – И ласково: – Беги, Али, не заставляй ждать.

– Пойдем посмотрим, как братишка зарабатывает туман!