Саранча

– Что там такое? – недовольно сказал он и поманил к себе Эддингтона. – Вас ждет у ворот казак. Что-то случилось в эскадроне.

– Ни минуты покоя.

Он вышел на террасу. Мир показался ему сделанным из гипса и угля. Белая луна, белые листья, белые колонны; черная земля, черные стволы, каменноугольные тени.

Ротмистр рассерженно кинулся в черную расселину аллеи и, блестя пробором, удалялся от дома.

Раздался резкий шорох. Пробор остановился. Кто-то мягко прыгнул. Глухой удар. Хрипение. Пробор пропал.

Кто-то, рассекая кусты, бежал напролом по саду.

В ту же ночь векиль-баши был уже у Сулейман-хана. У

него впоследствии он командовал отрядом, и знаменитое ограбление каравана шахиншахского английского банка со зверским истреблением всего конвоя – дело его рук.

1924-1925 гг.

СЫН

1

Павел Алексеевич с отвращением поглядел на кучу пальто, горбом свисавшую с вешалки, склад калош и шляп, на грязь, принесенную с улиц, и спросил помогавшую ему раздеваться горничную:

– У мамы гости?

Агаша ответила весело и фамильярно:

– Всегдашние наши. Одиннадцать человек, патлатые!

Собрание делают. На кораблях и в городе невесть что творится, я от одних выстрелов места не нахожу, а им хоть бы что! А пальто куда девать ваше? Тут некуда, сами видите.

– Отнесите наверх.

Агаша схватила в охапку студенческую шинель и быстро скрылась в коридоре. Он пошел за ней.

У двери в столовую остановился и прислушался к голосам, совершенно явственно доносившимся оттуда.

Дверь, как гигантская мембрана, сотрясалась от спора, утомленных и хриплых прений, выразительность интонаций которых решительно не годилась для маленькой комнаты в уединенном флигеле, похожем на дачу. Голоса и словарь спорящих явились сюда с митингов, с массовок, с уличных прокламаций.

Павлу Алексеевичу стало холодно, как будто он стоял не в теплом, полутемном закоулке квартиры, а на молу или каменистом берегу при крепнущем ветре. Волна идет, загибая вперед белый гребень, с протяжным шумом разбивающийся о препятствия и обдающий первым посылом мельчайших брызг. Но вот вторая волна, третья. Ветер ощутимо прибывает. Пятая и шестая очередь валов несут не облако, не легкий дым сырости, возникающей над шелестом паденья, они взрываются, – залог шторма, – темным шипеньем соленой влаги, с запахом водорослей и рыбы: внутренностей далей моря. Лучше уйти: полы одежды прилипают к ногам, легко поскользнуться – ветер напорист.

– Завтра будет в газетах объявлена благодарность царя за успешное подавление беспорядков и за энергию, – палаческая работа оценена. Шмидт обречен. За две недели барон успел пролить столько крови!

«Буценко, – узнает Павел Алексеевич, – матрос с

„Очакова“ и член революционной комиссии».

«Он же нелегальный, полиция с ног сбилась – его ищет.

И если его найдут, то будет плохо…» Кому? Он не ответил себе на страшный этот вопрос.

Послышалась самая родная в мире, поспешная, неровная речь.

– Мы выслушали сообщение, теперь я дам слово «товарищу Антипу» из Москвы. Здесь, в Севастополе, революция потерпела жестокое и, несомненно, временное поражение, но там, на севере, снова кипит недовольство и революционный гнев…

– Я покинул Москву пятнадцатого ноября, – начал невидимый оратор, напрягая простуженное горло. – В дороге я узнал о событиях в Черноморском флоте, рвался сюда, но сообщение… – У него, вероятно, не хватило сил, и дальше пошло совершенно невнятное сипенье.

Павел Алексеевич смутился и почувствовал, что краснеет: ему казалось, что говоривший подозревает о подслушивании. Он на цыпочках повернулся.

– Опять начинается московское.

С кегельбанным грохотом, неистово гремя ступеньками, слетела с лестницы Агаша.

– Павел Алексеич! Павел Алексеич! Чего же вы? Нина

Николаевна бушует.

2

Худощавая девушка в шелковом халате, готовом затлеться жаром, который он облегает, с повадкой тирана семьи, с бранью и цыканьем на губах, большеротый урод, прекрасно знающий свое очарование, – Нина Николаевна, паля папироску, кричала:

– Бедлам! Сумасшедший дом! Палата номер шесть! И

это взрослый человек! Он собирается жениться. В то время, как над домом готово разразиться несчастье, он ковыляет где-то по Приморскому бульвару… Время для прогулок!

Это все про тебя говорится, Павел.

Она поперхнулась дымом и упала в кресло, – можно подать реплику:

– Что случилось, Нинет?

Она кашляла, клокотала дымом и обрывками слов:

– Властная старуха… черт ее побери… она задумывает бог знает что… запретила бывать кузену Боре… адъютант палача!. Пошел вон с моих глаз, если ты не можешь ее утихомирить!

– Кого?

– Мою будущую свекровь.

Гонка по комнате началась сначала.

– Боря – единственная наша защита. Без него нас бы повесили, за все эти собрания, на первой осине. Гашка нашпионила и уже донесла мне. Волосатые опять клянчат денег. Наша старуха от меллеровской экзекуции пришла в раж. Готова отдать все.

– Я ничего не понимаю.

– Дурак! Поймешь, когда останешься нищим. Я демократка не хуже их. Я ненавижу вешателей. Но нельзя идти против рожна! Мы задушены этими деспотами революции: твоей матушкой и ее присными. Отводи сердце у себя в мезонине!.