Саранча

— С ним стоит молодая ханум и говорит: «А ты, мальчик, умеешь так высоко лазить и доставать англичанам душистую траву с гор?» Так мне передал ее слова старик. Я сказал: «Я умею, я здешний». — «Ну, так ты получишь туман, если влезешь выше того мужчины, что сейчас там, наверху, и сорвешь душицу!»

— Ну?

— Я сказал: «Выше — трудно». Ахмет мужчина, он лазит лучше всех у нас. Скажи, брат: лезть мне или нет?

Ибрагим-Заде посмотрел на него и затрясся от возмущения.

— Тебе дают туман, щенок, а ты еще спрашиваешь! Что, у вас с матерью амбары полны, вода в арыках не просыхает? На старшего брата надеетесь, на казенное жалованье! Лезь! Что англичанка мерить будет — выше ты поднялся Ахмета или нет! — И ласково: — Беги, Али, не заставляй ждать.

— Пойдем посмотрим, как братишка зарабатывает туман!

Голос Ибрагима-Заде был горек и злобен. Когда они вышли за выступ скалы, отделявшей их от забавного зрелища и англичан, то увидали, что мальчишка забрался довольно высоко. Он легко и уверенно цеплялся босыми ногами за невидимые уже уступы и трещины. Казалось, он прилипает, как муха, к отвесной стене. Потом развевающиеся лохмотья понесли его, как крылья. Еще мгновение он парил неподвижно. Англичане подняли бинокли. Наконец он повис в воздухе. Он плавал, как плавает ястребенок в рыжих облаках заката.

— Хорошо! Я сам лазил в его годы. Хорошо!

Клекот английского восклицания донесся до них. Это кричала мисс Дженни:

— Выше, мальчик, выше!

Ибрагим-Заде позеленел.

— Она не понимает, а выше нельзя!

Бинокль дрожал в руке мисс. Пот засиял у нее на висках.

— Крикните ему, Чарли, чтобы выше!

Ротмистр сложил руки рупором, и, как на плацу, раздалось:

— Наддай!

— Он не слышит!

Она топнула ногой.

— Выше! Меня это занимает! Я не хочу, чтобы нас дурачил мальчишка! Это меня возбуждает, Чарли.

«Чарли… возбуждает…» Эддингтон выхватил кольт и выстрелил вверх.

Ястребенок слегка шевельнулся.

Ибрагим-Заде хрипло кашлянул.

— Что они делают! Щенок выбивается из сил.

Еще выстрел.

В рыжей высоте произошло что-то неладное.

Мальчик, казавшийся птицей, в один миг превратился в комок, медленно, по прямой опускаясь к земле. Кто-то нашел время ахнуть. Время остановилось, пропуская мальчишку. Он летел, как камень. Уже стало видно, как лохмотья отставали от тела. Он падал далеко влево, куда его увела, еще живого, трещина. Раздался глухой и влажный шлепок. Ибрагим-Заде побежал в другую сторону. Никто в суматохе не заметил, как он вскочил на лошадь.

IV

— А где Ибрагим-Заде?

Не успел вахмистр повернуться в седле для почтительного ответа, как нагайка ротмистра свистнула над плечом. В этом свисте вахмистр услышал прошлое, когда не был он вахмистром. Но бить его теперь, перед подчиненными! В свисте он услыхал и отголоски протяжной кавалерийской команды, походный рожок тегеранского лагеря, вопли усмиряемой Исфагани. Он услыхал подавленное волнение командира. Плеть провизжала мимо.

Эддингтон спросил:

— Куда он мог удрать?

Выдвинулся Мамед и приложил руку к шапке:

— Дозволь ответить?

— Говори, — сказал Эддингтон по-персидски.

— Я думаю — он вернется.

— Почему ты уверен?

— Я не уверен. Но он здешний… Вот из этого селения. (Они проезжали мимо крайних лачуг, прилепившихся у подножия гор.) Его родственники здесь живут. Они торгуют зеленью в городе, как вся деревня. Он сообщит им о несчастье…

Офицер не дослушал словоохотливого старика. Раньше чем кто-либо успел сообразить, в чем дело, лошадь переднего казака шарахнулась в сторону. Тонко провыла пуля. Бухнул выстрел откуда-то сзади.

— Проезжайте вперед, — скомандовал Эддингтон Эдвардсу и хлестнул его кобылу.

Провизжало несколько раз. Лошадь Дженни мотнула головой.

— Кровь! — не своим голосом закричала Дженни.

— Вперед! — яростно вырвалось у Эддингтона.

Штатские наконец сообразили, в чем дело, и пустили лошадей в галоп.

Казаки поворачивали коней. В пыли, поднятой маневром взвода, неслись англичане. В глазах Гулям-Гуссейна мелькнула белая шляпка миссис Эдвардс, которую они должны были защищать. Затем все превратилось в щелканье затворов, пронизываемое пулями из деревни, крик ротмистра, подхватываемый и передаваемый по рядам, ответные залпы и частую стрельбу, как будто невидимый дух перелетал со ствола на ствол, зажигая гремучий порох.

Со стороны деревни отвечали уже непрерывным гулом и воем, но стреляли плохо и безвредно для казаков. Тогда в неровный звук ружейной перестрелки вошла, как нянька к плачущим детям, трескотня механической скорой стрельбы. Крайний казак вскинул руки и упал с коня. Кто-то тонким и плачущим стоном назвал усиление стрельбы:

— Пулемет!

Векиль-баша увидал себя как-то со стороны — на середине улицы одного.

Взвода не было. Одиночные всадники жались к стенам домов. Гулям-Гуссейн выпустил обойму вдоль деревни и медленно стал отъезжать вправо.

Прямо навстречу из-за стены полуразрушенной какой-то мазанки выбежала, задирая сумасшедшую голову, лошадь и поскакала дальше, нахлестывая пустыми стременами.

— Сулейман!..