Четыре года спустя мне пришлось хоронить Дамала, для спасения которого между тем я сделала все, но он умер от наркотика в одной парижской больнице. И если на его могиле прилюдно я проливала приличествующие слезы, то не испытывала и десятой доли той печали, которая одолевала меня, когда я хоронила Жаррета. А ведь я любила Дамала, страдала из-за него; я стремилась к нему, желала его и всегда ждала. Странно, до чего наша скорбь безучастна к нашей любви. Нас очень долго преследует тоска, жестокая, неизбывная, связанная с людьми, которых, как нам казалось, мы любили из прихоти, которые занимали наши мысли всего один сезон и которых, думалось нам, мы давным-давно забыли… А когда они умирают, сердце разрывается… Зато если умирает другой, тот, за кого мы готовы были отдать жизнь, нас одолевает лишь скука! Смерть и та не умеет хранить верность!
Франсуаза Саган – Саре Бернар
Прошу прощения, что прерываю Вас, но я заметила некую странность в Вашем рассказе: может показаться, что эти годы, эти восемь или десять лет были для Вас чередой путешествий, любовных увлечений, но с точки зрения чисто театральной ничего по-настоящему интересного не произошло (если оставить в стороне финансовые затруднения, от описания которых Вы так любезно избавили меня и которые я, если не охотно, то вполне легко могу себе представить). Неужели не было ничего, что увлекало бы Вас в Вашем искусстве, или не было пьесы, которая воодушевляла Вас, а может, Вам изменил успех? Нет, я знаю, что это не так, Вы были на вершине славы. Тогда почему Вы не говорите о театре? Может, Вы утратили то, что примитивно именуется «священным огнем»?
Сара Бернар – Франсуазе Саган
Это верно, я не говорю Вам о театре того времени, потому что он был для меня скорее источником огорчений, чем радости. Как Вам сказать… Не то чтобы отсутствовали пьесы или я хоть сколько-нибудь скучала: я арендовала «Амбигю Комик», я арендовала «Ренессанс», я делила свое время между этими театрами – и конечно, разорялась. Я не переставала работать, ставить новые пьесы: пьесы Ришпена, Сарду, Дюма-сына, Банвиля! Я не останавливалась, и успех сопутствовал мне, особенно с пьесами Сарду. Но вот что странно: хотя эти женские роли, особенно у Сарду, были великолепны, Теодора, Федора и Жисмонда – невероятные, удивительные персонажи (не говоря уж о Тоске!), причем Сарду, а потом и я так постарались, что публика принимала пьесы с восхищением, и успех не покидал меня, но творениями эти роли назвать было нельзя.
Мне казалось, что внутренне я не развиваюсь в своей профессии. Если Вы прочтете Сарду теперь, полагаю, Вы будете смеяться или сочтете это чересчур мелодраматичным – что ж, вполне возможно. Но в то время людям нравилось именно это, и мне тоже нравилось! Однако я обладала здравым суждением, заставлявшим меня выбирать друзей среди самых утонченных и восприимчивых парижских писателей и артистов. Но об этом я расскажу Вам позже. Как бы там ни было, если моя жажда блистательных успехов была полностью удовлетворена, то для себя самой мне хотелось чего-то иного, мне хотелось трудностей, которых я не находила.
Моей первой попыткой и наиболее обсуждаемой в ту пору был Лорензаччо. Я решила сыграть Лорензаччо Мюссе, роль, никогда не исполнявшуюся женщиной. Это как никогда вызвало много толков. Роль была великолепная, и полагаю, она такой и осталась. Я невероятно много работала над Лорензаччо, этот персонаж завораживал меня, и думаю, мне немного, ну хотя бы отчасти, удалось передать его неоднозначность.
Франсуаза Саган – Саре Бернар
На этот раз Вы грешите скромностью. Позвольте мне привести отзывы критиков того времени. Жюль Леметр, например, не отличавшийся мягкостью, писал: «С первого ее выхода в черном камзоле, со смуглым лицом – как это было похоже! А какой у нее был вид – печальный, загадочный, двусмысленный, томный, пренебрежительный и порочный. Да все – контроль над собой, едва заметное волнение, скрытое под маской подлости, вызывающая, дьявольская усмешка, которой Лорензаччо отыгрывается за ложь своей роли, истерия мести, нежность и мечтательные передышки. Госпожа Сара Бернар по-королевски расплатилась с тайными духами Мюссе за долг Рашели!»
Мне кажется, это весьма неплохой отзыв. Если бы я была актрисой, то мне приятно было бы читать подобные вещи. А Бернард Шоу, который по своей природе отнюдь не был восторженным человеком, сказал о Вас так: «Мы прощаем ей неправдоподобие. То, что она таким образом навязывает нам свою волю, вполне сочетается со столь эгоистичной и даже ребячливой игрой. Это искусство не предполагает заставить вас мыслить более высоко и более серьезно, это искусство призвано заставить вас восхищаться вместе с Сарой Бернар, защищать ее, плакать, смеяться вместе с ней, хохотать над ее шутками, затаив дыхание, следовать за ней в ее удачах и неудачах, а когда опускается занавес, безумно аплодировать ей».