Время от времени (я уже об этом упоминала) я прогуливаюсь по Парижу и действительно вижу, что «дела плоти» – как мы в свое время говорили – оказывают такое влияние и взяли такую власть над Вашими современниками, каких в наше время и не предполагалось. Для женщин это было средством обмена: плоть на деньги; для романистов – способом размышлений; для одних – удовольствие, для других – тяжелая обязанность, но в любом случае тема частная (и потому не столь важная, но порождающая слухи в Париже).
Словом, это не было основой, материалом первостепенной важности, на котором выстраивалась наша личность. Благодарение Богу, нет, это было совсем не так! Полагаю, Фрейда, например, моя собственная жизнь сбила бы с толку. Нет! В ранней юности у меня был один любовник, его имя я Вам назову позже, а потом было еще множество других. Потому что я очень любила такой стиль отношений: меня это забавляло, мне это бесконечно нравилось, я находила, что мужчины бывают гораздо свободнее и словоохотливее в постели, чем где-либо еще; и честное слово, верность – не самая сильная моя сторона.
Ну и что? – скажете Вы. – Означает ли это неудачу? Вспомним недавних горизонталь и волокиту. О мужчине, который погуливает, говорят, что он волокита и до того любит любовь, что не в силах не изменять жене. О женщине, которая поступает точно так же, говорят, что она холодна. Поди тут разберись!
Я получала удовольствие со множеством красивейших мужчин и со множеством некрасивых тоже и при этом ни в малейшей степени не испытывала чувства неполноценности по отношению к супругам, познавшим лишь одного мужчину, как, впрочем, и чувства превосходства над ними; тьма любовников не внушала мне особой гордости, но будь у меня лишь один-единственный, я тоже не возгордилась бы. Во всяком случае, мое любопытство, моя фантазия, мои капризы всегда удовлетворялись, так же как и мое пристрастие к наслаждению. И это уже хорошо.
Меня ничуть не беспокоит, если Господь, люди и психиатры придут к согласию, объявив меня холодной. Как бы там ни было, ныне маленькая кучка костей, в которую я превратилась, напоминает о чем угодно, кроме любви! Не важно! Бренная плоть, когда-то окружавшая мои кости – эти маленькие бирюльки, сегодня такие чистые и гладкие, – эта бренная плоть была обожаема… и обожала быть таковой!
И все-таки! Все-таки! Что ни говори, теряя жизнь, многое теряешь…
Франсуаза Саган – Саре Бернар
Я так и предполагала: это подтверждает и точность Вашей последней фразы, и все, что ей предшествовало. Я представляю себе Вас какой угодно, но неудовлетворенная женщина – это, конечно, не про Вас.
Сара Бернар – Франсуазе Саган
Спасибо!
Вернемся к «Комеди Франсез».
Я поступила туда чудом. Во всех моих биографиях Вы прочтете эту сцену в трогательном пересказе, но главное, что тогда, помнится, меня охватила неописуемая ярость, самая страшная за всю мою жизнь.
В день конкурсного экзамена мать пригласила своего парикмахера, все утро он мучил мои волосы, распрямлял, потом завивал их, видно, он был наделен особым даром, если в мои восемнадцать лет сумел сделать из меня уродину вроде Горгоны! Потом на меня надели безобразное платье и в таком отвратительном виде отправили на конкурс. Я ощущала себя некрасивой и была именно таковой! А ощущая себя некрасивой – и будучи таковой, – я чувствовала, что навожу скуку, так оно и случилось с самого начала трагедийной сцены.
Я старалась изо всех сил, но играла так, как может играть женщина, которая ощущает себя некрасивой, и я потерпела полный провал. Что же касается комедии – это было чуть позже, когда я расчесала свои волосы, стала похожа скорее на амазонку, чем на Горгону, и немного пришла в себя, – так вот, что касается комедии, то я заняла второе место, первое досталось очаровательной, красивой девушке, игравшей Селимену с поразительным изяществом и глупостью, олицетворением коих она и была, потому ей досталась победа в этой роли.
Мне трудно было признать себя побежденной, но я смирилась, ибо эта прелестная особа, звавшаяся Мари Ллойд, пока ее поздравляли, а я изнывала от досады, шепнула мне:
– Это ведь ты должна была победить! А тебе не хочется пригласить меня на обед?
И по ее глазам я поняла, что у нее нет никого, с кем можно было бы поделиться своей радостью, отчего сердце мое наполнилось бесконечной жалостью, а последние остатки горечи как рукой сняло. С того дня мы очень подружились с Мари Ллойд.
Я не буду долго останавливаться на этом конкурсе, хотя мои биографы не поскупились на всевозможные подробности. Я не стану об этом распространяться, ибо там я провалилась, а я терпеть не могу вспоминать свои неудачи.
Скажу только, что я долго еще сердилась и на свою мать, и на весь белый свет, и, конечно же, на парикмахеров!