Сара Бернар. Несокрушимый смех

Вторую половину дня я провела на улице Дюфо перед театральными афишами, не сводя глаз с афиши «Комеди Франсез», на которой значилось: «Дебют мадемуазель Сары Бернар». Наконец в пять часов с подгибающимися коленями я вошла в театр.

Я бесконечно долго одевалась и, глядя в зеркало, то нравилась себе, то нет. «Моей милочке» я казалась слишком бледной, а мадемуазель де Брабанде – чересчур красной. А когда я услышала предупреждение о том, что спектакль начинается, с головы до ног меня прошиб пот, то ли холодный, то ли горячий, я так и не поняла, если такое, конечно, возможно. Перед выходом на сцену у меня стучали зубы.

Занавес подняли. Я смотрела, как он устремляется во тьму, к колосникам, и не могла пошевелиться, завороженно глядя вверх. Занавес поднимался медленно, торжественно, и мне казалось, что это приоткрывается завеса, за которой скрыто мое будущее. Увидев, как он исчезает у меня на глазах, я испытала такое же пугающее головокружение, какое, верно, ощущают перед эпилептическим приступом при виде ускользающей действительности. Точно так же я видела свою ускользающую жизнь: по сути, моя жизнь заключалась в этих диковинных римских декорациях, в этом искусственном освещении и этих загримированных людях. Моя жизнь была там ! Настоящая моя жизнь, естественная, инстинктивная и бессознательная, была в этом тряпье и этой клееной фанере. Именно там она будет протекать. Кровь стучала у меня в висках, кроме этого звука я ничего больше не слышала. На сцену меня вытолкнул Дусе, глазами, руками я сразу стала искать опору. Увидев Агамемнона, я бросилась к нему! И с этой минуты никак не хотела отпускать его: мне надо было за кого-то держаться. Актер, игравший Агамемнона, в ярости тотчас бросился прочь, как, впрочем, и требовала его роль. Потом я увидела свою мать, Иокасту, и уцепилась за нее. Ей тоже удалось вырваться из рук обезумевшей дебютантки, но я последовала за ней, покинув сцену, и бегом поднялась к себе в гримерную. И хотите верьте, хотите нет, но я начала лихорадочно раздеваться! В это время вошла «моя милочка» и спросила, в своем ли я уме: я отыграла только первый акт, а их оставалось еще четыре!

Тут я почувствовала, что мне и впрямь грозит опасность, если я позволю своим нервам так распускаться. Я призвала на помощь всю свою волю и приказала себе образумиться, взять себя в руки. Не знаю как, но мне удалось укротить обезумевшего зверя, бушевавшего у меня внутри. Правда, я была совершенно невыразительна в этой роли, спокойная и какая-то отстраненная.

Это подтвердил и Сарсе [20] в своей статье: «Мадемуазель Бернар, дебютировавшая вчера в «Ифигении», – высокая, стройная девушка приятной наружности, особенно красиво было у нее лицо. Держится она хорошо и обладает безупречной дикцией. Это все, что можно сказать о ней в настоящий момент».

В самом деле, ничего другого сказать было нельзя. Я чувствовала, что он прав, и ничуть не возмутилась. То же самое было и со вторым моим спектаклем, в котором я играла роль Валерии, но в нем я, однако, пользовалась некоторым успехом. В третий раз я вышла на сцену «Комеди» в «Ученых женщинах». Вот что писал все тот же Сарсе: «Мадемуазель Бернар, исполнявшая роль Анриетты, была столь же красива и столь же невыразительна, как и прежде. Правда, окружавшие ее актеры были не многим лучше, чем она, а ведь у них за плечами большой сценический опыт; они сегодня такие, какой может стать мадемуазель Бернар лет через двадцать, если удержится в «Комеди Франсез». Сарсе скорее был судьей, нежели пророком, хотя я действительно там не удержалась. Но не по его вине, а из-за пустяка, по глупости. Одной из тех глупостей, которые могут лишь раз случайно решить судьбу людей, но которые слишком часто решали мою судьбу. Особенно если дела шли не очень хорошо и случай усугублял мое отчаяние.

Я пришла в «Комеди», чтобы остаться там навсегда. Я слышала, как крестный объяснял различные этапы моей будущей карьеры: «Первые пять лет малышка будет получать столько-то, потом столько-то, и наконец, по прошествии тридцати лет, она получит пай сосьетерки, и так далее».

Поэтому мне казалось, что моя судьба окончательно определилась, вернее, так казалось моему семейству. Лично я немного сомневалась, полагая, что все будет не так просто и может возникнуть какая-то помеха. На мой взгляд, было невозможно и даже ни с чем не сообразно, чтобы я следовала столь определенно начертанной и столь же определенно наводящей тоску линии. Это случилось в день рождения Мольера, когда, согласно традиции, все артисты Дома [21] должны были подходить с приветствием к бюсту гениального писателя. Я впервые принимала участие в такого рода церемонии. Моя младшая сестренка упросила меня взять ее с собой, и мы с огромным почтением смотрели на весь состав «Комеди Франсез», собравшийся в фойе.