Сапфир

Ночью Лане приснилось страшное: она в тесной комнате — метр на метр, — вокруг разложены бесцветные камни — везде: на полу, на полках вдоль стен, у ног — не ступить. И она не видит их сияния. Поднимает один за другим, подносит к глазам и убеждается в одном и том же — свечения нет. Нет! И вдруг раздается насмешливый и прохладный голос невидимого собеседника — представителя Комиссии:

«Комната блокирует любые приобретенные способности физического тела. Приобретенные с помощью чего-либо, — тишина. А после: — Отсчет начался: пятьдесят девять, пятьдесят восемь, пятьдесят семь…»

Проснулась она с криком.

* * *

— Лоусон, сегодня я сам отполирую машину.

— Но, сэр, это моя обязанность…

— Да, обычно твоя. Но сегодня сделаем исключение. Кстати, я собираюсь выдать тебе премиальные и зарплату за полгода вперед.

— Как? П-п-почему? Вы собираетесь меня…

— Я не увольняю тебя, — рычал Марио, — разве непонятно? Но машину сегодня полирую сам.

— Как скажете, сэр. Вы ей владеете.

Этот диалог Лана услышала у дверей гаража, куда так и не рискнула войти. Она проснулась, когда солнце уже поднялось высоко, и, не обнаружив Марио в бунгало, отправилась на его поиски. Теперь же, обнаружив, вернулась в дом, отыскала в холодильнике йогурт и принялась завтракать. Сейчас она поест, выбросит стаканчик в мусорное ведро, расположится в кресле, разложит перед собой камни и примется за работу.

По крайней мере, так ей казалось.

В Мо будто бес вселился.

Вернувшись из гаража уже через сорок минут (отполировал кабриолет или же бросил это нудное занятие?), он принялся за генеральную уборку: таскал туда-сюда половики и коврики, тряс ими у дальней пальмы, после вносил в дом и раскладывал — грохотали по полу стулья, двигались кресла, переставлялись с места на место столики.

Пытка. Но Лана честно пыталась работать.

Через полчаса настал черед кухни: Мо зачем-то выставил всю посуду из шкафов и взялся водружать ее на место в «правильном» порядке: плоские тарелки к плоским, глубокие к глубоким, с голубой каймой по соседству с зелеными.

Посудой он гремел почти час — перемывал ее, протирал, сушил. Едва закончил со стаканами и блюдцами, как переместился к кладовой и начал остервенело выбрасывать из нее все, что скопил, по-видимому, с тех пор, как вселился в этот дом.

— Нахрена люди копят столько барахла? Зачем это все? Ведь только место занимает…

В комнату полетели извлеченные на свет щетки и веники, ведра, теннисные ракетки, разномастные модели кораблей, коробки из-под обуви, куски оберточной бумаги.

— Мо, ты мог бы потише?

Он будто ее не слышал.

— Не дом — а склад с барахлом. Для чего все, зачем?

В этом странном настроении — веселом и злом, — он, похоже, проснулся. И настроение это с каждым часом усиливалось, трансформировалось, выливалось наружу вспышками бурной активности, гневными фразами и печалью — мол, все пустое.

— Мо?

— Я должен здесь убраться.

— Для чего? Ты ведь сможешь позже.

— Я не хочу, чтобы мой дом походил на склад. На рынок с второсортными товарами.

— Он на него не походит.

Но кипучая деятельность продолжалась; кладовая продолжала делиться сокровищами: мешком с запасным спальным бельем, пластиковым саквояжем с отвертками, деревянными плечиками, которые, упав, грохотали об пол…

— Я совсем не могу работать!

— Вот и не работай. Ты уже изучила все, что хотела изучить. Отдохни.

— Я хотела повторить…

Он подошел к ней с потемневшим лицом, напряженный и злой, пытающийся сдержать рвущийся наружу разрушительный дух.

— Послушай… — какое-то время подыскивал правильные слова, чтобы не обидеть. Что-то случилось с утра — не снаружи, в его голове, — и теперь Марио походил на вулкан, который всячески пытается не извергнуться. По крайней мере, не на нее. — Я хотел бы побыть один, ладно? Оставь меня, пожалуйста, до вечера.

Лана на какое-то время обмерла и честно попыталась не обидеться. Но не сумела — в ее взгляде мелькнуло расстройство, и Мо тут же вскипел:

— Только без обид, ладно? Давай не будем, как Кэти и Том… Любовь ведь не нужно доказывать, даже если кто-то хочет побыть один. Мы ведь говорили…

Говорили, верно. И он был прав — одиночество требовалось даже тем, кто всегда «вдвоем». Иначе неверно.

— Хорошо, — преодолев внутренний барьер, отозвалась Лана мягко и очень тихо. Не стала касаться его лица, чтобы не спровоцировать новую вспышку. — Я поеду домой и отдохну. А ты приберешься. Или займешься тем, чем захочешь.

Сохраняя в глазах дикое и странное выражение, Мо кивнул. В этот момент он напоминал ей пса, который, дабы не укусить, сам себе перевязал бечевкой пасть.

— Просто созвонимся попозже.

Уходя, она изо всех сил старалась не выказать истинных чувств — нет, ей не обидно и совсем не тяжело. И она ничуточки за него не боится. Разве только… Нет, конечно, не боится.

Пусть он в это верит.

* * *

Она совершенно отвыкла от одиночества.

И, оказывается, так и не привыкла к собственным ключам — пытаясь отпереть входную дверь, то и дело путалась, какой вставлять — длинный или короткий?