Сапфик

– Это значит, месть забыта. – Рикс безучастно смотрел на пламя. – В чародейском искусстве свои правила. Мне придется научить тебя всем своим фокусам. Всем подменам, пародиям, иллюзиям. Читать по ладоням и листьям, появляться и исчезать.

– И распиливать людей пополам?

– И этому тоже.

– Круто!

– Еще тайнописи, скрытому ремеслу, алхимии, названиям Великих Сил. Тому, как оживлять умерших и жить вечно. Как сделать, чтобы из ослиных ушей потекли реки золота.

Кейро и Аттия уставились на его лицо, полное какого-то мрачного энтузиазма. Кейро покосился на Аттию и вскинул брови. Оба понимали: все очень шатко, хрупко и зыбко. Неуравновешенный Рикс вполне способен убить. От его прихотей зависит их жизнь. И у него Перчатка.

– Так мы тут все снова друзья? – осторожно поинтересовалась девушка.

– Ты мне не друг! – Рикс полоснул ее взглядом. – Совсем не друг!

– Тише, Рикс, тише! – осадил его Кейро. – Аттия – моя рабыня. Она делает то, что скажу я.

Подавив вспышку ярости, Аттия отвела глаза. Кейро вошел во вкус: он доводит Рикса до белого каления, потом ослепительно улыбается, и опасность исчезает. Аттия застряла между ними, но ради Перчатки придется потерпеть. Потому что до нее нужно добраться раньше Кейро.

Рикс словно в ступор погрузился. Впрочем, буквально через минуту он кивнул, что-то буркнул себе под нос, подошел к повозке и давай выгружать из нее вещи.

– Есть будем? – с надеждой спросил Кейро.

– Не испытывай судьбу! – шепнула ему Аттия.

– По крайней мере, ко мне судьба благосклонна. Я Ученик чародея, которого запросто обведу вокруг пальца, – парировал Кейро, но, когда Рикс принес хлеб и сыр, набросился на еду с тем же энтузиазмом, как Аттия.

Наблюдая за ними, Рикс жевал кет. Похоже, беззубый юмор уже возвращался к нему.

– Что, воровством нынче себя не прокормишь?

Кейро пожал плечами.

– И драгоценности при вас, и мешки с награбленным, и одежды богатые! – злорадно хихикал Рикс.

Кейро холодно на него взглянул:

– По какому туннелю мы отсюда выберемся?

Рикс посмотрел на семь щелок:

– Вон они, семь узких арок, семь дорожек во тьму. Одна ведет к сердцу Тюрьмы. Сейчас мы будем спать. После Включения Дня я поведу вас навстречу неизвестному.

– Как скажете, господин наставник! – отозвался Кейро, облизывая пальцы.

Финн и Клодия скакали всю ночь – галопом по темным дорогам Королевства, с гулким эхом по мостам, бродами, где из камышей, крякая, вылетали сонные утки. Стуча копытами, кони проносили их по грязным деревням, где лаяли собаки, и лишь однажды из-под ставней мелькнули детские глаза. Клодии казалось – они стали тенями или призраками.

Одетые в черное, словно преступники, они сбежали из Хрустального дворца, где наверняка разгорается скандал: королева в ярости, слуги в панике, самозванец готов мстить, по их следу отправили солдат.

Это самый настоящий бунт, который изменит все.

Они пренебрегли Протоколом: Клодия осталась в черных бриджах и куртке, Финн перебросил пышный наряд самозванца через изгородь. На заре они поднялись на вершину холма и оказались над селами, позолоченными солнцем, с живописными домиками и петухами, кукарекающими во дворах.

– Еще один чудесный день, – пробормотал Финн.

– Если Инкарцерон добьется своего, таких осталось немного, – мрачно предрекла Клодия и первой двинулась вниз по склону.

К полудню они выбились из сил, кони тоже спотыкались от усталости. В заброшенном, скрытом вязами коровнике обнаружился полный соломы сеновал, где сонно жужжали мухи, а под потолком ворковали голуби.

Еды у них не было. Клодия свернулась калачиком и заснула. Если до этого они с Финном о чем-то разговаривали, она не запомнила.

Проснулась она, потому что во сне кто-то настойчиво стучал в дверь ее комнаты. Затем послышался голос Элис: «Клодия, твой отец приехал. Давай одевайся», потом Джаред зашептал ей на ухо: «Ты мне веришь?» Клодия охнула, проснулась и села.

Смеркалось. Голуби улетели, в коровнике царила тишина, если не считать шороха в дальнем углу, где, вероятно, копошились мыши.

Клодия медленно отклонилась назад, согнув локоть. Финн лежал спиной к ней. Он спал, калачиком свернувшись на соломе, шпага лежала под рукой. Клодия наблюдала за ним, пока не изменился ритм его дыхания. Финн не шевелился, но девушка поняла: он не спит.

– Что именно ты вспомнил? – спросила она.

– Все.

– Например?

– Отца, его смерть. Бартлетта. Помолвку с тобой. Жизнь во дворце до Инкарцерона. Обрывками, туманно… но вспомнил. Не вспомнилось только произошедшее между засадой в лесу и пробуждением в камере. Может, это никогда не вспомнится.

Клодия подтянула к себе колени и стряхнула с них соломинку. Финн правда все вспомнил или просто убедил себя в этом, потому что очень хотел?

Девушка молчала, чем, наверное, выдала свои сомнения. Финн повернулся к ней:

– В тот день ты была в серебристом платье, на шее изящное жемчужное ожерелье. Совсем малышка… Я подарил тебе белые розы, а ты мне – свой портрет в серебряной рамке.

Неужели впрямь в серебряной? Клодии запомнилась золотая.

– Я тебя боялся.

– Почему?