И всё, нырнул на переднее сиденье, «эмка» фыркнула и поехала. Где-то там в чемоданчике, лежащем в багажнике, лежали мои награды и документы. А я снова остался непонятно кем, без роду и племени. Вернее, стал я опять Петром Григорьевичем Громовым, одна тысяча девятисотого года выпуска, уроженцем города Царицын, имеющего на руках только справку об освобождении из исправительно-трудового лагеря после отбывания трехлетнего срока по статье 165 УК РСФСР (грабеж, совершенный группой лиц). ФИО – это я сам попросил, мне так привычнее. Хоть и привык к Соловьеву уже, можно сказать, сжился даже, а Громовым я подольше был всё же.
Освободился я еще в марте сорок первого, но паспорт оформлять не спешил. А сейчас вот случаем попал в Киев, где с дружком своим, Ильязом Ахметшиным, сидел на хате у лепшего кореша Витюхи. Что делали? Бухали, конечно же, ну, гоп-стопом пробавлялись, был грех. Незадача вот только – дом разбомбило вместе с хозяином, вот барахло моё там и пропало, под завалами. Хотите, покажу? И дом разбомбленный, в котором жил Витёк, он сидел вместе со мной в Калмыкии. Всё честно, никакого вранья.
Бумаги мне оформили на загляденье всем. Всё проверяется, никаких проблем. Архив сталинградский сгорел, правда, еще в девятнадцатом, когда врангелевские войска с полгода держали город. Ну, и колония, в которой я сидел, перед самой войной, в мае, была расформирована. Бывает такое, я же тут ни при чем совершенно. Вот и с остальным то же самое – время-то какое, бумажки вообще штука ненадежная.
Сходил я за своими вещичками, их у меня тоже не особо густо и было. Не нажил. Не считая московской квартиры, конечно, но это я от природной скромности про нее не сказал. Переоделся в цивильное, аж не по себе стало, отвык. Сапоги те же оставил, конечно, счастливые, а форму в вещмешок запихнул.
И пошел потихонечку туда, где мне предстояло жить и работать еще хрен знает сколько времени. Недели полторы, не меньше. Запасливый Ильяз натаскал в наше логово кучу всякого добра, которое позволило бы даже пару месяцев спокойно просидеть – тушенку, фляги с водой, мешок сухарей, несколько бутылок водки. Хотя сам и не пил – мусульманин все-таки. Где-то он наткнулся на кучу дореволюционных еще книжек Дюма и прочих приключений, и теперь у нас наверху даже своя библиотека была.
Ну, а шикарный морской бинокль мне подарил Тупиков. Даже не знаю, чем вызвана такая доброта? Так-то, конечно, начштаба такой прибор не особо нужен, к карте он и подойти может, чтобы получше рассмотреть. Понятное дело, Василий Иванович подробностей нашей затеи не знал. Просто услышал краем уха в моем докладе слова «наблюдательный пункт» и сразу сказал:
– О, для такого у меня есть отличная вещь. Сейчас принесу.
И правда, через минуту вернулся и притащил здоровенный кожаный футляр. А в нем – цейссовский морской бинокль, семикратный. Красоты неописуемой. Тяжелый, правда, зараза. Я так подозреваю, что Тупикову это добро тоже кто-то подарил, а он не знал, куда такое счастье деть. А нам сгодится.
Вот вроде и пробирался по закоулкам, и в городе бардак, а патруль – нате, нарисовались, красавчики. И сразу своё любимое: стой там, иди сюда, кто такой, молчать, кого спрашиваю. Но я же запасливый, у меня есть волшебный пропуск, покойным Муравиным подписанный. На одни сутки, но мне больше и не надо. Так что летёха, старший патруля, покрутил документики, позаглядывал с разных сторон, чуть не на зуб пробовал – и отпустил меня.
А у нас рядом с «небоскребем» поста уже не было. Сняли. Вот так оно и происходит, когда отход: все сразу с места не снимаются, то тут пропадет что-то, то там исчезнет. А где-то до конца остается. И понять, как оно так получается, лучше и не пытаться. Голова меньше болеть будет.
А когда до конца маршрута оставалось уже совсем немного, метров двадцать, наверное, у меня случилась неожиданная встреча. Ну, скорее всего, приятная. Меня порадовала, по крайней мере. Иду я, значит, никого не трогаю, стараюсь думать о хорошем. Вдруг какая-то тень метнулась ко мне из подворотни и прыгнула на грудь. Не успел я подумать даже, что это такое, как неизвестная тварь попыталась лишить меня жизни путем вылизывания лица и удушения запахом псины. Ну, и хвост у собачки вращался с такой скоростью, что я начал ждать неожиданного взлета кормы животины.
Во всем этом мире я знал только одну собаку, которая могла бы так бесцеремонно себя со мной вести. А способов борьбы с этим блохастым гадом я, к сожалению, не знал.
– Пират, – говорю я как можно спокойнее, а то он на радостях меня точно в слюне утопит, – ты откуда здесь взялся?
– Ой, Петр Николаевич, – слышу я из той же подворотни, – а я вас и не признал.
Голос знакомый, это же мой сосед бывший, Миша. Где б ты, думаю, меня признал, если тут темно как… очень сильно, короче. Потому что в тех местах, где, говорят, так же мало света, я не бывал.
– Привет, Миша, – говорю я, продолжая при этом попытки избавиться от тесных объятий пропеллера с лапами. – Ты сам-то как здесь оказался?