Санктуарий

Не имея сил поднять снимок, я прячусь под одеяло и закусываю уголок, чтобы не слышать собственных рыданий.

Весь вчерашний день я была словно на автопилоте. Мы с Майклом прямо от Бриджит поехали в больницу, но никакой надежды не было: мой мальчик умер еще до того, как его занесли в скорую. Майкл его опознал. Мне посоветовали не смотреть. А потом мы уехали домой.

Я подкрасила губы, брызнула на себя духами и сидела на диване всю ночь и все следующее утро, принимая посетителей. Я кивала и пожимала руки, протянутые с сочувствием. Говорила всем, что они так добры и что их соболезнования нам важны. И все это время мне хотелось только раскачиваться взад-вперед и орать им всем: «Убирайтесь, убирайтесь, убирайтесь!»

И вот они убрались. Даже Майкл уехал в Йель – срочные факультетские дела. И хотя я бесилась и требовала, чтобы он остался, теперь я была рада его отъезду: дома остались только я и Дэниел. Я и мои мысли о Дэниеле. И я хочу, чтобы так и было, всегда-всегда.

Вот только телефон не перестает звонить. Я поднимаю трубку, собираясь бросить ее обратно и оборвать звонок, но привычка заставляет меня прижать трубку к уху и произнести самым любезным голосом профессорской супруги: «Дом Уитменов, Эбигейл у телефона».

И слушаю вежливый сухой голос, который говорит, что «есть одна деталь», которую они хотели бы «прояснить, если можно».

Очнулась я, когда кто-то пытался вырвать трубку из моих пальцев.

– Отпусти, Эбигейл. Эби!

У моей кровати Бриджит. Это она отбирает у меня трубку. Я сопротивляюсь, не хочу отпускать. Мне хочется колотить ею себе о голову, пока не потеряю сознание. Это прогнало бы боль, потому что я знаю: ничто другое не поможет. Ничто и никогда эту боль не прекратит.

Кто-то кричит: «Заткнись, заткнись, как ты смеешь, заткнись!»

Это я.

Бриджит говорит в трубку: «Извините, сейчас неподходящий момент…»

А потом она вопросительно смотрит на трубку – и кладет ее.

– Там никого нет, – говорит она. – Эбигейл, что это было? Ты как?

Мой малыш. Бедный, бедный мой малыш.

Я резко бью по телефону, и он ударяется о стену. Мне это нравится. Приносит облегчение. Я тянусь за тем, что стоит рядом: один из футбольных кубков Дэниела, блестящий и тяжелый. Ярость придала мне силы, и я впечатываю его в тумбочку, надеясь, что стеклянная столешница разобьется вдребезги, но она не разбивается. Я бью снова, сильнее.

Если я что-то не сломаю, сломаюсь я.

И я ломаюсь. Я роняю кубок, зарываюсь под одеяло и плачу так, что меня вот-вот разорвет.

Бриджит пытается завладеть моим вниманием, вернуть в мир, где мой сын мертв, а кто-то звонит мне, чтобы облить его грязью.

– Эби, что происходит?

Я пытаюсь сопротивляться, но Бриджит сильная. Она тянет меня ближе к себе, переворачивает – и отшатывается. Она никогда не видела меня такой. Или много лет не видела.

– Оставь меня в покое! – молю я.

Недавний выброс адреналина сошел на нет, оставив меня вялой и обессилевшей.

– Тебе надо поесть, принять душ. Только самое основное. Пошли.

Она включает обжигающе горячий душ. Поднимает меня с постели, помогает раздеться, даже сует руки в кабинку и намыливает мне голову, словно я маленькая. Так я мыла Дэна, когда он был малышом. Я приваливаюсь к стеклянной стенке, слишком измученная, чтобы плакать.

Бриджит приготовила мне одежду, и это такая материнская забота, что у меня ноги подламываются. Так и я выкладывала Дэну на кровать чистое белье, готовила спортивный костюм в день матча.

– Я буду внизу, – говорит она. – Сара приготовила салат с цуккини, твой любимый. Одевайся и приходи ко мне.

И она права. Мне полегчало после душа. После того, как я нанесла макияж на лицо. Уложила волосы. Я снова стала Эбигейл Уитмен. Я надеваю мягкую одежду так, словно это – прочнейшая броня. Потому что я запомнила этот звонок. Этот размеренный голос, произносящий ложь так обыденно, словно зачитывая список продуктов. И мой крик. Даже когда я услышала, что трубку повесили, я продолжала кричать, не могла остановиться.

Дэниела нет – но я ему все равно нужна.

Бриджит ни о чем не спрашивает, пока я не наедаюсь, отодвигая салатницу. К ней Сара привязала бирку, написав своим округлым почерком: «Люблю тебя и сделаю все, ты только скажи, С». Я тереблю записку, пересказывая Бриджит то, что сказал мне голос в телефоне. Слова застревают в горле.

– Это был репортер, я не разобрала откуда, с ужасными вопросами. Дэн употреблял наркотики? Пил? Были ли на вечеринке наркотики и спиртное? А потом… Глупости. Гадости, – мне приходится остановиться, чтобы взять себя в руки. – Какая-то чушь насчет показа порно на вечеринке.

Едва эти слова слетели у меня с языка, как я уже жалею, что сказала про это. Но, с другой стороны, если репортеры знают, то, конечно, и полгорода тоже. Уверена, что Черил соберет все сплетни, гуляющие по школе, и передаст их Бриджит за ужином. Еще пара часов – и моя подруга будет знать больше, чем я.

– Порно?