Санькя

- Поиску справедливости? - немного невпопад, то ли спросил, то ли утвердительно сказал Саша.

- Нет, - ответил Лева.

* * *

У Саши сняли швы с груди. Смешные такие нитки - он смотрел на них удивленно. Думал - надо же, человек, как кукла, вот можно взять так его и зашить. Или распотрошить.

Вскоре Сашу выписали - он вроде бы оклемался.

Шел по улице неспешно, обросший, как пес. Хромал и держался за грудь. Екало иногда больно - будто кусочки стекла остались где-то там, внутри. Но все равно было хорошо. И на улице пахло поздней осенью.

Грустил лишь оттого, что Яна так и не пришла ни разу.

…Добрел до какой-то лавочки.

Сидел на ней, притихший, прислушиваясь к себе, словно на улице целый год не был. Замерз, правда, быстро.

Добрался, прихрамывая, до метро, ехал в полупустом вагоне, чувствовал себя солдатом, которого почти убили, угробили, а он выжил. И едет теперь, и никто не знает, что было с ним.

Вообще Саше были чужды такие мысли полудетские, но сейчас что-то разнежило.

То о деде подумает, то о Костенко… То о Леве.

"Лева - прав, - так думал. - Государство - палач. Раздевает догола и бьет в солнечное сплетение".

"Но это не мое государство. Оно чужое… Или ты ему чужой, Саш?"

"Нет, не я. Оно чужое всем. Его надо убить".

Еще думал о том, что сказал Леве о родстве, и спрашивал себя: "А есть ли у тебя самого это самое родство?… Помнишь, как ты сбежал из своей деревни… Есть родство, ты?"

"Есть. Есть. Только я не знаю слов, чтобы это доказать".

"Ну-ну… А Яна?"

"А что Яна?"

"Она родная? Жена тебе? Ты ведь предал ее, когда было больно… Проклял даже?"

"Отстань, не хочу говорить. Не хочу. Не предал. Не проклял. Просто было очень больно".

И куда-то спрятался от своих мыслей. Разглядывать кого-то стал. Мужика напротив, девушку некрасивую, ребенка… Особенно ребенка: тот глазел умилительно, полуторагодовалый, наверное. Очень хороший. Зверок, да. В бункере его встретили радостно, обнимали - Саша просил: "Полегче".

Матвея не было, Яны тоже.

Черт его знает, хотел ли увидеть Яну, - не мог разобраться никак. Хотел, наверное. Только стеснялся немного своего выбитого зуба, гадко небритой и похудевшей рожи.

Поскорее лег тихо, где-то в уголке, в дальнем, темном помещении бункера. Пацаны где-то за стеной галдели, было от этого уютно на душе. Заснул.

* * *

Утром все собрались на митинг - и Саша решил пойти, хотя с утра оказалось, что он слабый еще и ходить быстро не умеет. Но хотелось все-таки. Например, для того, чтобы Яну увидеть. Несмотря на выбитый зуб и вид смурной.

Саша любил эти гулкие, бешеные хождения по городу, с криком и гиком. Вокруг - флаги безумные, внутри - ощущение торжества.

Распугивая народ в метро, "союзники" направились к месту общего сбора. Шумели, вызывая неприязненные взгляды проходящих мимо. Впрочем, иногда смотрели хорошо, или, по крайней мере, с интересом: "Какие славные дикари тут бродят…"

Саша всегда легко себя чувствовал внутри гомонящей, разномастной толпы, сразу становился ее малой, но цепкой составляющей.

Сошлись у памятника революционного писателя, выстроились в ряды. Памятник стоял как черный, застывший пожар, бросая прямую, длинную тень. В толпе Саша приметил и "своих" - пацанов и девчонок из его города, его отделения. Был Шаман - здоровый, черноволосый тип. Паяла был - музыкант, сумасшедшие и честные глаза на красивом лице. Дальнобойщик приехал - действительно, раньше гонял по стране, самый взрослый в отделении… Позик был, брат Негатива, с потемневшим лицом: улыбнулся он так, что Саша чуть не расплакался, обнял его нежно. Еще какая-то юная поросль - "союзники" нового призыва.

- А ты кто? - спросил Саша, вглядываясь в девушку, девочку юную.

- Вера, - ответила.

Молодая пацанва косилась на Сашу стеснительно: знали о том, что с ним произошло, уважали за это. Но таких, как он, в партии, переживших и побои, и тюрьму, и голодовки, было много, десятки, а может, уже и сотни. Сашка немного стеснялся внимания.

…После недавнего раздора в центре столицы власти решили нагнать несусветное количество милиции. Сашка поначалу вообще не поверил, что митинг и шествие разрешат - но в бункере объяснили Сашке, что если б их шумную прогулку прикрыли, они бы несанкционированно собрались в непредсказуемом месте. Пришлось бы всех разгонять, и неизвестно, что бы из этого вышло.

"Боятся, сволочи", - подумал Саша. Понравилось, что боятся. Широко шагая, крича во всю глотку, они шли по Москве. С тротуара, где останавливались прохожие, еще издалека оборачиваясь на гул и топот, "союзников" было не разглядеть толком - колонна была окружена с обеих сторон двумя рядами милиции.

Печатали шаг - словно отмеряли свою территорию. Кричали: "Революция!" Саша приметил Рогова, с жесткими скулами и темным взглядом. Рогов кричал вместе со всеми, громко, упрямо, уверенный в том, что делает нужное дело. Костя Соловый, шедший меж двух очаровательных "союзниц", размахивал огромным флагом на четырехметровом пластиковом и оттого легком древке. Флаг носился в воздухе, как живой.

Саша сначала шел в рядах, но потом понял, что - задыхается и грудь саднеет.